— Врешь! — от негодования и изумления прохрипела я. Я тебя ущипнула за то, что ты при мне объедала мой карандаш, с «Муся» чернилом.
— Ма-ама! — заныла Ася, но, по невыгодности дела, тут же меняя рейс. — А когда человек сказал да, а во рту — нет, то что же он сказал? Он ведь два сказал, да, мама? Он пополам сказал? Но если он в эту минуту умрет, то куда же он пойдет?
— Кто куда пойдет? — спросила мать.
— В ад или в рай? Человек. Наполовину враный. В рай?
— Гм… — задумалась мать. — У нас — не знаю. У католиков на это есть чистилище.
— Я знаю! — торжествующе Ася. — Чистильщик Дик, который маленькому Лорду подарил красный футляр с подковами и лошадиными головами.
— И вот, когда тот разбойник потребовал, чтобы она выбрала, она, обняв их обеих сразу, сказала…
— Мама! — заныла Ася. — Я совсем не знаю, какой разбойник!
— А я знаю! — я, молниеносно. — Разбойник, это враг этой дамы, этой дамы, у которой было две дочери. И это, конечно, он убил их отца. И потом, потому что он был очень злой, захотел еще убить одну из девочек, сначала двух…
— Ма-ама! Как Муся смеет рассказывать твою сказку?
— Сначала двух, но Бог ему запретил, тогда — одну…
— И я знаю какую! — Ася.
— Не знаешь, потому что он сам не знал, потому что ему было все равно какую, и он только хотел сделать неприятность той даме — потому что она за него не вышла замуж. Да, мама?
— Может быть, — сказала мать, прислушиваясь, — но я этого и сама не знала.
— Потому что он был в нее влюблен! — торжествовала я, и уже безудержно: — И ему лучше было ее видеть в могиле, чем…
— Какие африканские страсти! — сказала мать. — Откуда это у тебя?
— Из Пушкина. Но я другому отдана, но буду век ему верна. (И после краткой проверки.) Нет, кажется, из «Цыган».
— А по-моему, из «Курьера», который я тебе запретила читать.
— Нет, мама, в «Курьере» — совсем другое. В «Курьере» были эльфы, то есть сильфы, и они кружились на поляне, а молодой человек, который ночевал в копне сена, потому что его проклял отец, вдруг влюбился в самую главную сильфиду, потому что она походила на молочную сестру, которая утонула.
— Мама, что такое молочная сестра? — спросила присмиревшая, подавленная моим превосходством Ася.
— Дочь кормилицы.
— А у меня есть молочная сестра?
Мать, на меня:
— Вот.
— Фу! — сказала Ася.
— А она, Ася, мама, не моя, правда, мама?
— Не твоя, — подтвердила мать. — Потому что Асю кормила я, а тебя — кормилица. Твоя молочная сестра — дочь твоей кормилицы. Только у твоей кормилицы — был сын. Она была цыганка и очень злая и страшно жадная, до того жадная, что, когда дедушка ей однажды вместо золотых серег подарил позолоченные, она вырвала их из ушей и так втоптала в паркет, что потом ничего не могли найти.