Я чувствовал, что мне необходимо избавиться от страсти. Что я ничего не должен желать. Должен отказаться от всех привязанностей. И прежде всего — от соблазнов. Должен оставить надежды, планы, радостные предвкушения. Я должен изучать забвение. Должен предоставить стол и комнату тишине и платить за обучение пустоте. Малейший проблеск желания следует подавлять. Надо дергать за все провода, пока не умолкнет приемник и не замрут на нулевой отметке все индикаторы.
Милях в тридцати от дома мама обнаружила буддийский храм. Как-то раз, в воскресенье, она храбро отвезла меня туда на машине («Воскресенье!» — мысленно хмыкал я, уже заделавшись снобом от аскетизма; «Храм!» — восклицал я, восточный пурист). Накануне, субботней ночью, мне приснились открывающиеся плетеные врата, весь процесс снимался на пленку, а ко мне шагал по бегущей дорожке худой и морщинистый настоятель монастыря, шагал торопливо, не двигаясь с места, на фоне задней проекции уходящей вспять, расширяющейся вселенной, синеющей от курения сандалового фимиама и населенной раскачивающимися из стороны в сторону монахами в темно-желтых одеяниях.
Взамен я попал на сходку улыбающихся прихожан-японцев в бывшей баптистской церкви и услышал объявления о ежегодном пикнике Ассоциации молодых буддистов и баскетбольной тренировке вперемежку с безотрадно-мелодичными гимнами со словами типа «Дражайший наш Амифа, твой свет сияет нам сквозь мрачный мир греха», пропетыми нами хором под аккомпанемент хриплого органа, а потом — и нудную проповедь о грехе прелюбодеяния. Я сбежал оттуда, пристыженный и оскорбленный, за мной неохотно последовала моя озадаченная мама («А мне понравилось, милый. Все было так по-христиански, хотя одеваются они, конечно, намного лучше, чем простой христианин»).
Мне было крайне необходимо начать все сызнова. Мысль о том, чтобы возобновить прежнюю жизнь, пробудила во мне желание и вовсе покончить с ней счеты — если я не сумею кардинально ее изменить. Если мой гомосексуализм объяснялся преобладанием в доме женского общества (ибо так гласила самая популярная тогда в области психологии теория), значит, я должен был восстановить равновесие, став частью чисто мужского мира. Для того чтобы сделаться гетеросексуалом, я решил поступить в мужской интернат (ибо так гласило мое на диво логичное дополнение к этой теории). Я позвонил в другой город отцу и принялся упрашивать его помочь мне сбежать от мамы. Хотя я и любил ее, меня так страшило ее таинственное воздействие, точно она была неким растением наподобие ревеня с питательным стеблем и ядовитыми листьями.