После завтрака я не забыл глотнуть несколько чудодейственных таблеток. Их чары заключались в поразительном влиянии на кровообращение. Сердце застучало неритмично, но быстро. Я был готов к обследованию. Меня и еще одного парня из хирургии, Антона, запихнули в пропахшую солдатским потом машину и повезли в городскую больницу. Там, разумеется, нас не ждали. Пришлось около двух часов торчать в больничном парке. У Антона сердчишко прихватило. В терапию захотелось. Это, наверно, от того, что из него в хирургии часто делали то „велосипед“, то „сушеного крокодила“. Штучки эти мне были знакомы еще с Минска. Милашка Алик любил развлечься подобным образом. „Велосипед“ — это не просто, а очень просто. Ночью все спят — все, кроме нескольких влиятельных в отделении особ, типа Алика. Им хочется поржать. Спящему вставляется между пальцами ног клочок бумаги и поджигается. Бедняжка чувствует, что что-то не так, и начинает судорожно брыкаться. Чем-то это напоминает кручение педалей — „велосипед“, значит. „Сушеный крокодил“ не так безобиден. Мальчика послабее заставляют взяться руками за одну спинку кровати и положить ноги на другую, противоположную. Так он и висит. Упасть на кровать нельзя, так как на ней лежит один из „стариков“ и держит нож острием вверх. В этом году в хирургии уже был случай ножевого ранения живота. Всё, к счастью, обошлось: благо, хирургия. А я-то думал: что это за топот по ночам надо мной? Оказывается, хирургические больные гуляют. Анашу курят каждый вечер. Аптекарь, говорят, достает. Это тот, кого мы с Костиком трахнуть хотели. Что ж, будет хороший предлог для того, чтобы к нему зайти. Сергеем его зовут. Вот и прекрасно, пойду прям сегодня!
В этот день я не пошел. На следующий тоже: весь день шел дождь, иногда переходящий в ливень. В среду вызвал меня к себе Буденный и стал уговаривать немного поработать на огороде. Неужели результаты обследования позволяют ему так говорить? Наверно, я мало таблеток съел. Нет, на огород не пойду. А вдруг сдохну? Давайте, я Вам что-нибудь где-нибудь попишу или порисую. Ага, есть чего рисовать! Надо оформить какие-то стенды в аптеке. И написать по-латыни на баночках и мензурках. Латынь я знаю. Не в совершенстве, но немного есть. „Ars longa, vita brevis est“. Буденный не знает, что это. А я знаю! Жизнь коротка, а искусство вечно. В аптеке? Прекрасно! Согласен на все сто. Всё-таки на небе кто-то есть. Вот если он еще и домой меня отсюда отправит! Но это потом. Сейчас иду в аптеку.
Встречает меня Надежда. Это та, которая всем давала, а Косте — нет. Приветливая. Глазки сальные, блядские. Я делаю ей в ответ такие же и быстро понимаю, что напрасно. Она меня уже жаждет. Щупает там, где сто лет не хаживала бабская лапа, пока показывает мензурки. Делаю вид, что в латыни мне равных нет. Боже, как от нее отвязаться?! Ведь трахнет ненароком и фамилии не спросит! „Нет, — говорю, — сегодня работать не буду. Уже устал“. Она делает предположение, что я не настолько устал, чтобы не прийти к ней вечером на чашку водки с чаем. „Вон, видишь, голубой домик за магазином и забором?“ Ха! Значит, и Серёжка там живет. Спрашиваю: сколько нас будет за чашкой водки? Двое. Правда, еще есть брат и сын. Ага, сыночком обзавестись не забыла! Ничего удивительного. Сыну сколько? Ага, четыре… А брату? Девятнадцать. Что ж, где-то в полночь буду. А сейчас пойду спать. Когда спишь, нет нужды думать обо всём этом промискуитете.