Ну да ладно, всё это фигня. А вот Серёжка — это действительно класс! Стройный, высокий, с бездонными голубыми глазами, будто сошедший с обложки западного порножурнала. Руки пахнут сухой коноплей. Сегодня я ощущаю этот запах на любом участке его тела. Даже ТАМ он преследует меня. Классная ассоциация! Сосешь и представляешь во рту еще не зажженный „косяк“. Впрочем, это я уже преувеличиваю. Нельзя сделать папиросу с коноплей такой величины. И красоты. Это что-то! Я долго не решаюсь прикоснуться губами к телу, трепещущему каждой своей клеточкой. От одного только прикосновения оно тает в руках. Эрогенные зоны — везде. Счастливчик! Бесконечно долго тянутся минуты, а мы всё стоим, не решаясь начать. Я не могу. Мне кажется, я не имею права нарушить эту невинную совершенную чистоту и прелесть линий. Вчера не в счет — я был пьяный. Нерешительность постепенно переходит в извращенно-садистское желание помучить его. Пытка бездействием выводит его из себя. Он трясется от течки. Дышим друг другу в лицо. Даже в темноте умудряюсь различить голубизну его глаз. Их похотливый блеск манит, призывает к штурму. Еще немножко, и кто-нибудь из нас взорвется. Я начинаю считать про себя до ста, чтобы с последним числом впиться в его губы. Где-то на пятом десятке он делает это первым. Проходит несколько секунд, и я уже чувствую вкус и запах крови: мои губы не выдерживают столь решительного натиска. Вкус крови подстегивает меня, и вот он уже стонет от боли, сделанной ему сзади. Мне хочется причинять ему только боль, утопить его в ней. От нее он мгновенно улетает в заоблачные выси. Для него боль сильнее и лучше анаши. Серёжка становится настолько податливым и беспомощным, что я боюсь отпустить руки, держащие его, чтобы он не разбил себе голову. Я твердо решаю не выходить из него до рассвета. Первые лучи солнца действуют на Серёжку ободряюще, а я, наконец, испытываю чувство глубочайшего удовлетворения. Малыш даже не в состоянии говорить. Я с благодарностью целую это хрупкое создание. Чувствуя цейтнот, пытаюсь как можно быстрее дать ему возможность разрядиться. Его писька тоже торопится — и сливает. У Серёжки не поворачивается язык, чтобы попрощаться со мной. Его поднятая рука говорит мне: „До сегодня“, после чего я покидаю это царство сна и мужеложства.
День был дурацкий. Ко мне постоянно приставала старшая сестра, которая только и делала, что ходила по палатам и следила за тем, чтобы никто не лежал поверх одеял. А я назло ей делал именно так. Она пожаловалась Буденному, но тот меня не тронул. Правильно: не трогай фекалии — они и вонять не будут. А то ведь в обморок упаду. К тому же я и так близок к этому состоянию — устал до безобразия. Конечно, Серёжка хороший, но так истязать себя больше не хочу. Такое впечатление, будто десять дней подряд носил кирпичи. Это пока единственное, с чем я могу сравнить что-то утомительное. Да, кирпичи… Страшная ассоциация. Олег… Его больше нет, а я здесь с головой в блядстве. А что еще делать? Думая о Серёжке, я забываю об Олеге. Мысли о первом спасительны тем, что я не думаю о втором. Может, именно поэтому я стремлюсь как можно быстрее убежать ночью через забор? Смыться от своих мыслей, самых тягостных, самых страшных, очень непросто. Когда возвращаешься в свою кровать, невольно мысленно оказываешься в Минске. Будь проклято всё то, что связано с этим городом, с госпиталем, с армией! Скорее бы прошла эта неделя! Дома я забуду обо всём. Проснусь утром и сочту всё сном. Сны забываются быстрее, потому что происходящее в них не проходит через душу, через сердце. Мозг мой настолько глупо устроен, что позволяет тешить или стращать чем-то несуществующим. Не зря в английском и то, и другое называется одним словом. Dream'ы помогают отвлечься от реальности, но они никак ее не заменят, будь они самыми совершенными и радужными dream'ами.