Отрубился я прилично — с полчаса точно был в забытьи. Очнулся от шагов. Прятаться не стал. Несмотря на помутнение сознания, просёк, что это шаги больничных тапочек. Значит, кто-то из своих. Так и есть: Сашка. „Хули разлегся?“ — спрашивает. „Хочу и лежу“. „Хочешь и лижешь?“ „Да иди на хуй!..“ Вот и весь с ним разговор, а то вообразил о себе невесть что. Буду я с тобой сюсюкаться, как же! Прынц хренов! Я встаю и начинаю размахивать руками. Он понимает, что я делаю знаки ему удалиться. Повинуется безропотно.
Я лежу в своей кровати. Странно… Как я умудрился добраться до отделения? Ничего не помню. Меня прошибает холодный пот. Боже, это я в таком виде шел по госпиталю через приемный покой?! Что я услышу утром? Сколько часов мне осталось до выписки? Пытаюсь встать и тотчас найти ответы на поставленные самому себе вопросы. Не могу. Голова ходит ходуном. Проваливаюсь в сон…
…и просыпаюсь от дружеского „Вставай, алконавт!“. Это злой блондин, сосед по палате. Стоит, ржет.
— Чё надо?
— Сестра ща придет. Зубы почисть — перегаром прёт на всю палату.
Выдавливаю в рот пасту и иду к умывальнику. Заботливый, зараза! Едва мы успеваем заполнить палату свежим воздухом, как с ласковым „Подъем!“ на всё отделение грациозно врывается медсестра.
— А ты как здесь оказался? Я уже искать тебя хотела.
— Пришел.
— Когда?
— Не помню, часов не было, но уже было темно.
Или еще темно. Убеждаю. Она уходит, так и не предложив никому градусники. И чего приходила — может, сказать чё хотела?
Блондин говорит, что сегодня моя очередь делать влажную уборку отделения. Ах, вот почему он был таким ласковым! Я даже на секунду успел влюбиться.
— Это что у вас здесь за порядки? Не собираюсь я полы мыть! Я только здесь сплю. Вы больные — вы и мойте.
— Нормальные у нас порядки. А что там в вашем учебном классе? Ты что, со своим узбеком на брудершафт пил? Твое счастье, что сестра ушла в приемный покой принимать новенького и двери забыла закрыть. Ща бы в другом месте сидел. Понял? Тряпка и ведро в последней палате справа.
Да уж, его осведомленность равна его красоте. Он помогал сестре везти новенького в отделение и видел, как я прошмыгнул мимо „Скорой“ через двери приемного покоя. Ну, а потом, уже в палате, понял, какие стенды и какими чернилами я в тот вечер рисовал. Я готов был надеть ведро с грязной водой на его светлую во всех смыслах голову, пока делал вид, что мою коридор и палаты. Под самый конец влажной уборки он выглянул из нашей палаты и изрек: „А у тебя неплохо получается рисовать тряпкой, Микельанджело“. Я услышал несколько смешков. Ответить ничем достойным я не мог — он был сильнее меня. Поскорее отделался от тряпки и пулей выскочил из отделения.