С красными у арсенала было покончено в несколько минут. Казаки сбивали замки с бараков, грузили ящики на подогнанные телеги.
Выставив караулы, Сбродов зорко посматривал по сторонам, опираясь на винтовку. Его левая нога повыше колена была туго перетянута поясным ремнем.
— Поживее, станичники! — подбадривал он казаков. — У атамана кончаются боеприпасы, пора отходить!
— Слышь, Кузьмич, — подошел к нему казак. — Ты винтовку-то отдай, она завсегда пригодится, на вот, возьми веделицу[51] да обопрись, — он сунул Сбродову подпорку, перекинул винтовку через плечо и снова принялся грузить тяжелые ящики.
От громких криков контуженный командир роты пришел в сознание. Тяжело подняв голову и пересиливая боль, он поднял винтовку, прицелился, выстрелил и от толчка снова лишился сознания.
Сбродов покачнулся, замолчал на полуслове и упал между двух телег. Командир роты даже не почувствовал, как его добивали…
Переполошив ниманский гарнизон, Камов с основными силами отошел на свои прежние позиции на отрогах Кербинского склона. Похоронив Сбродова, он посуровел и замкнулся. Сдаваться он не собирался. Но где сейчас Мизинов, он не знал. А потому пустился наудачу — на восток, через Бурею и Амгунь к озеру Эворон.
Но не знал, что наперерез ему, вдоль Амгуни, идут крупные силы красных. Остатки корпуса генерала Бакича сдались под Уланкомом красномонгольским войскам, и Острецова срочно вызвали в Благовещенск. Дали под его начало четыре тысячи штыков при девяти орудиях и пятнадцати пулеметах и поручили окончательно покончить с мятежниками атамана Камова.
После стремительного рывка белых в Приморье Главнокомандующим Народно-революционной армией Дальневосточной республики был спешно назначен военный министр герой Перекопа коммунист Василий Блюхер. Ознакомившись с состоянием частей и соединений Народно-революционной армии ДВР, новый Главнокомандующий схватился за голову. Ему, кадровому военному, были особенно видны все просчеты и недоделки прежних начальников.
Вернувшись после смотра в свой бронированный железнодорожный вагон, Блюхер выпил стакан водки (в последнее время он стал злоупотреблять этим), кликнул постового и попросил бумаги и чернил. Не любил Блюхер писанину, но деваться было некуда.
Сел за столик у окна, обмакнул перо в чернильницу и, вымучивая каждое слово, написал первую фразу: «Прибыв в Читу и ознакомившись с состоянием армии, я нашел, что части и соединения переживают катастрофическое положение». Передохнул, посмотрел в окно и продолжил: «Отношение прежнего правительства к армии характеризовал бы как индифферентное». Здорово сказано! Бойко, хлестко! Это слово он услышал однажды на партийной конференции на Крымском фронте и по лицам делегатов понял, что более убийственного эпитета для коммунистов не существовало. «Именно так — индифферентное», — удовлетворенно подумал Блюхер и продолжал: