– Подонская семья от носа до хвоста, - сказала тогда Людмила Сергеевна. - Ты, дочь, подумай еще разок, ведь Рома - их семя.
– Ма, Рома в их семейке - урод. Он - единственное оправдание существования этих людей…
Когда, выписавшись, Ромка выходил из дверей больницы, на ступеньках около одного из чугунных столбов, поддерживающих крышу больничного крыльца, стояла Юля. Она прижималась спиной к этому столбу, как к белой березе.
– Мама, - твердо сказала Роман. - Это, - он ткнул пальцем в Юльку, - моя жена. Или теперь мне надо сгореть, утонуть, застрелиться?..
Вера Георгиевна вздрогнула и закрыла лицо руками. Немая сцена длилась не меньше минуты. Юлька все не отходила от столба, он был такой надежный, прочный, гладкий и прохладный, к нему было очень приятно прислоняться - ведь уже стояло жаркое лето.
Наконец Вера Георгиевна отняла руки от лица и тихо произнесла:
– Теперь делайте, что хотите. Мне уже все равно. У меня теперь одна проблема - мама…
– Опять? - раздался насмешливый голос Юли, она отделилась от своей опоры и медленно приближалась к Роману.
– Как ты смеешь? Ты?! Она теперь лежачая, совсем плоха… - женщина задохнулась во всхлипах.
– Мы ей будем носить кефир и апельсины, - отчеканила Юлька, беря Ромку за руку и уводя с собой. - Идем, Ром, нас дома ждут.
И он пошел, обалдевший от ее силы и напора, от ее безжалостных слов, от ее таких жестких и взрослых глаз.
Вера смотрела им вслед, испытывая нечто вроде облегчения. Ну и пусть, ну и ладно. Там о нем позаботятся. А ее, мать, он все равно любить будет, ведь он такой верный и правильный. А проблем ей теперь и с мамой предостаточно: лекарства, больницы, сиделки, то есть то, что у нас этим словом называется.
– Меня жизнь наказала, но и до тебя, маленькая сучка, доберется, - прошептала Вера вслед Юльке.
Во время больничной эпопеи Юлька стала общаться с Ритой, которая училась в параллельном классе и увлекалась журналистикой. Ее уже не раз публиковали в «Комсомолке» и «Вечерке», и эта развитая во всех отношениях девочка норовила превратить в статью все, что встречалось на ее пути. Любая история, любой более или менее интересный разговор вызывали у нее одну реакцию: «О! (пальчик - вверх, бровки - вверх). Об этом надо бы написать!» И писала до посинения! Из двадцати ее «писулек» публиковалась в лучшем случае одна, но она продолжала упорно писать, копить написанное и уверяла, что «все это когда-нибудь пригодится».
История Романа и Юли подвигла ее на прямо-таки рекордное количество неопубликованных статей и заметок: о любви в шестнадцать, об отношениях поколений, о ханжестве и догматизме, об эгоистичности родительской любви, о… Невозможно вспомнить все темы, выкопанные Ритой из случившейся драмы. Она бегала, как ненормальная, с блокнотом и ручкой, не стесняясь приставать ко всем: к одноклассникам Ромки и Юли, к учительнице Татьяне Николаевне, даже к родителям несчастной парочки. Людмила Сергеевна спокойно послала ее куда подальше. А Вера Георгиевна набросилась чуть не с кулаками, грозя сообщить «куда следует». «И вообще мы не Америка какая-нибудь, у нас личная жизнь граждан вовсе не для печати, наша журналистика - не такая, а ты, между прочим, комсомолка, а позволяешь себе тут с блокнотиком!»