— Ну, Никита, твоя очередь караулить, а мы с Вишняком за твое бычье здоровье выпьем, — проговорил кто-то голосом приятного тембра и влез в этот же вагон, что и Женя.
— Ну-ну, не могите без меня, — возразил тот же окающий голос.
— С кем ты разговариваешь на посту, скотина! — словно из-под земли выросла фигура ротного.
— Второй караульный Вишняков, ваше благородие, — отчеканил высоким голосом солдат. — Сдаю пост рядовому Храпину. С вашего позволения, добегу до водокачки…
— Никаких водокачек. Сейчас отправляемся, — круто повернувшись, офицер тотчас растворился в темноте.
— Ух, обомлел я от страху, — переводя дыхание, признался Храпин. — А ну, думаю, учует своим сучьим носом их благородие, чем из котелка пахнет.
Теперь стало ясно, что все они поедут в этом последнем вагоне.
Толкнув состав назад, как бы освобождая место для разбега, паровоз с силой рванул и стал набирать скорость.
Улавливая в шуме дребезжащего вагона отдельные слова, Женя понял, что солдаты устраиваются на ужин. Вскоре неуверенно затрепетало пламя в трехлинейке, поставленной на ящике, заменяющем стол. Появилась буханка хлеба, кусок сала, репчатый лук. Почетное место на ящике занял котелок.
…Застолье затянулось. Женя почувствовал усталость. Затекли ноги от неподвижного стояния. Он попытался присесть на корточки… Падающие ящики с грохотом посыпались к ногам захмелевших солдат.
— Кто здесь? — осторожно, держа винтовку наперевес, направился Храпин в угол вагона. И через несколько секунд выволок, держа за ухо, Воробышка.
— Ты как сюда попал? — тупо уставился на съежившегося мальчика другой солдат.
— Я еду к брату на фронт, в Тернополь.
— Знаем мы этих «фронтовиков», небось залез украсть что-нибудь. А ну покажь. — Храпин рванул из рук Жени сумку.
— Что будем с ним делать? — как бы рассуждая, спросил Вишняков. — Ведь если ротный узнает, что в вагоне с боеприпасами пассажир, упечет под трибунал. — Он стал медленно расстегивать Женину сумку.
— А что с ним думать! Чем ждать, пока тебе ротный в рыло заедет, вышвырнуть его, и делов всех. — Храпин одним махом, с кулацкой жестокостью рванул дверь и… вытолкнул мальчика.
— А-а-а! — с замиранием донеслось из-за двери.
Почти две недели пролежал сильно разбитый и простуженный Женя. Часто он в беспамятстве звал то Василия, то какого-то Храпина, то господина офицера, который бьет солдат.
После выздоровления Женя как-то сразу стал взрослее, молчаливее. Маме только и сказал, что нечаянно свалился с подножки поезда, и все.
Вскоре по просьбе сестер, работавших в «Деловом дворе», что на Варваровской площади, Женю приняли туда же учеником телефониста.