— Бог весть, что я мог от них подхватить, — пробормотал он, кивком головы подзывая форейтора. Тот все это время держал его лошадь. — Садитесь в экипаж, Мадлен. Мы и так потеряли много времени на этом происшествии!
— Да, Люсьен, — смиренно ответила она, впервые называя его по имени.
Удобно усевшись, она, наконец, дала себе волю и от души расхохоталась. Граф был вовсе не таким замкнутым и безразличным ко всему окружающему, каким хотел казаться. Возможно, немного испорченный, иногда невнимательный к людям, на самом деле он обладал внутренней добротой и чем-то похожим даже на рыцарство. Его дружба с Филиппом, терпение, проявленное к ней самой, давно должны были бы рассказать об этом. Она же глупейшим образом позволила его надменности заслонить все остальные качества; надменности и дерзкому предложению, которое давно следовало бы простить.
Вспомнив о том предложении графа, Мадлен подумала, что сейчас оно вовсе не показалось бы ей отвратительным. Филипп был прав. Люсьен стал бы ей хорошим покровителем. К сожалению, она уже решила, что не желает больше вести такую жизнь. Отношения, подобные тем, что были у нее с Филиппом, вряд ли смогут повториться с кем-либо еще, а спать с мужчиной только потому, что он содержит ее, казалось Мадлен отвратительным. Хорошо, что гордость не позволит графу повторить свое предложение, — потому что она снова ответила бы отказом.
Ночь они провели на постоялом дворе, где слуги не проявляли и доли той предупредительности, с которой их встретили вчера. Однако властность графа обеспечила им все необходимые услуги. Было похоже, что степень воздействия Революции на людей менялась от одного города к другому, даже на постоялых дворах царило разное настроение. Причины были те же, что и у парижской толпы. Люди, поддерживавшие Революцию, по всей видимости, ожидали от нее совершенно разных вещей, а за всем прочим стоял не дающий покоя страх: страх репрессий, анархии, возвращения прежнего режима и, в немалой степени, иностранного вторжения. Кажется, все знали, что австрийские и прусские войска стоят у границ Франции, и выпады против короля и королевы легко могли вызвать войну.
Следующим утром они, не мешкая, выехали вскоре после восхода солнца. Графу словно бы не терпелось отряхнуть с ног прах того места, где едва ли не силой приходилось добиваться услуг, за которые было хорошо заплачено. Ранний выезд означал долгий день в пути, и они ехали медленно, щадя лошадей.
Солнце уже клонилось к закату, когда они добрались до крохотной деревушки под названием Ранжвиль, лежащей всего в двух милях от поместья графа. Мадлен ехала с открытым окном, потому что последние несколько миль граф скакал рядом с экипажем, указывая на местные достопримечательности, и вообще вел себя как радушный хозяин.