— И курочки скоро занесутся, и поросенка возьму. А самоваром наградил меня Федя Софронов. Смотрите, тульский, девятьсот первого года, с медалями. В металлоломе откопал. Говорит: зачем механизмы покупать, когда столько запчастей валяется.
— Да, японский бог, хваткий парень, хоть на вид и акселерат, как прочие его современники. Тракторок не реквизировали еще?
— Стоит в сарае. Зимой он мотоцикл гоняет на свою мелиоративную базу. Заходит. Скучновато, жалуется, снегозадержание да ремонт техники. Как он мне помог!.. И все будто истосковались от малолюдности... Зовет телевизор смотреть, а мне тишины, дела какого-нибудь хочется. Взял у деда Ульки пилу, стамеску, рубанок, хочу табуретку смастерить.
— Так вы не знаете — в Иране революция.
— Что-то Федя толковал...
— Шаха сместили. Понимаете — шаха! Воистину народ восставший неудержим. Ведь шах и мистикой не брезговал, чтобы доказать свою духовную, предначертанную аллахом связь с народом. Говорил, общается с подданными экстрасенсорно — на расстоянии, видит каждого, знает его мысли, радости, беды. Но конечно, тайную полицию имел мощную. На аллаха надейся, а страх нагоняй!
— Республика будет, что ли?
— Исламская. Да ведь аятолла — тоже вождь, только религиозный... Не думаю, чтобы исламское фанатичное единодушие, ненависть к западной цивилизации принесли блага стране.
— И получается: долой диктатора, да здравствует диктатор!
— Иной.
— Но не изобрел же он исламского автомобиля, катается на западном?
— Вот именно. Надо не сталкивать лбами богов, а самим брататься. Цивилизация все-таки для всех едина, определена самой природой — на квадратном колесе не поедешь. И многоженство Магомета не святее аскетизма Христа. Объединимся — спасемся.
— Спасибо, Виталий Васильевич. Вот я и просвещен уже. У меня ведь многолетняя привычка: на судне почту получаешь раз в несколько недель, изучишь кипу, ждешь следующей. Я и тут вроде бы ждал почты с Большой земли.
Защокин кивнул, усмехнулся, набил трубку табаком «Каравелла» из пластикового пакета, пустил по кухне синий ароматный дымок, в который Ивантьеву захотелось окунуть голову — так потянуло закурить. Плавая, он много раз бросал курить, опасаясь застарелого бронхита, но так и не расстался с сигаретами: в море табачный дым тоже частица земли. А тут, захваченный новой жизнью, дыша лесом, травами, запахами двора, он и не вспомнил о табачном опьянении. Лишь сейчас, при домашнем благоденствии, повлекло затянуться разок-другой; дым во все времена скреплял мужскую дружбу.
— Глотните, — предложил Защокин, заметив страдания давнего курильщика, и протянул трубку.