— И я не могу, Сережа,— просто сказала Наташа, подошла к нему поближе, приподнялась на носки и поцеловала его в щеку, как раз в то место, где за щекой у него торчал кусок бутерброда.— Спасибо. Это не за часы. За то, что ты такой...
Она замолчала, но Сереже очень хотелось узнать, какой он. И Сережа спросил:
— Какой — такой?
Наташа улыбнулась счастливо и виновато.
— Для меня весь мир стал другим, — сказала она.— Зеленым-зеленым... Так у нас все плохо... И мне стыдно, что мне так весело... В последние дни Виктор Матвеевич почти не спал. Разговаривал мало. И вдруг спросил о тебе. Мы с ним долго говорили...
Виктор Матвеевич! С узким, словно сплющенным с боков лицом. С очками, в которых были увеличительные стекла, и от этого глаза его казались огромными и внимательными. С впалой грудью и особым, негромким, мелодичным, проникающим в самую душу голосом. Жизнь без него Сереже было так же трудно себе представить, как жизнь без Наташи. И все-таки его не стало. Только голос его, казалось Сереже, звучал до сих пор. Где-то внутри. В нем. В Сереже.
— И ему все сказала. Он спросил: «А ты знаешь за что?» Я не сумела ответить. А теперь знаю... За то, что ты такой добрый. Такой умный. Такой смелый!..
Это было чересчур!
— Наташка,— сказал Сережа потерянно.— Я... Ты всегда будешь обо мне так думать?.. А если со мной что-нибудь случится? Если я под суд попаду? Или даже в тюрьму?
— Я запеку в пирог напильник,— весело и решительно ответила Наташа.— И принесу тебе передачу. Пирог ты съешь, а напильником перепилишь решетку. Спустишься по веревочной лестнице из простыни. Внизу тебя будет ждать карета. Я — на козлах, в черной маске...
— Я не шучу, Наташа.
— Что за чепуха! — Наташа присмотрелась к Сереже и внезапно спросила буднично: — Что ты уже натворил?
— Во-первых, с машиной у меня,— нерешительно ответил Сережа. — Я тебе говорил. Но не это главное... Знаешь...— Он долго искал сравнения, как всегда поступают люди, если не могут или не хотят чего-либо сказать прямо.— Это как когда на камне написано: «Влево пойдешь... Вправо пойдешь...» Такое закрутилось! И получается: скажу правду — будет очень плохо. Не мне. Другим. Не скажу... и в самом деле могу... в тюрьму...
Сережа замолчал.
— Что случилось?
Сережа снова принялся за бутерброд, хоть есть ему уже не хотелось.
— Ну не тяни же ты... Я имею право знать!
— Имеешь, — согласился Сережа. — Но лучше бы тебе не знать... Понимаешь... Привожу я сегодня картошку к Щербатихе, а там, в магазине, милиция. Они без формы, но я-то знаю. Там Ефременко был. Он говорит: «Давай на картошку бумаги и разгружай». Сгрузили картошку, всю перевешали и дали мне акт подписать...