Однажды по доброте душевной подарил мне акварельку. Маленькую, в две ладони величиной. Закат, стога сена, в каждом стоге - кусочек солнца, будто золотые взрывы на поле. У Фогеля к тому времени никого на свете не было. Ни жены, ни детей. Он так давно жил один, что даже о своем горе рассказывает без трагизма - охотно, многословно, с каким-то непроходящим удивлением: боже, неужели все это случилось, неужели именно со мной? Он, наверно, рано понял, что знаменитым ему не быть, его удел - художник для немногих. Значительной в его творчестве оказалась единственная вещь. Тифлисское небо. Раскаленные докрасна крыши. Изглоданная солнцем веранда. И сидящая затылком к зрителю, прислушивающаяся к себе женщина, будущая мать. Одной позой женщины, списанной с родной жены, Фогель сумел передать счастливое ожидание новой, бьющейся под сердцем жизни.
Сызмала я боялась Георгия Викторовича, к умывальнику мимо его двери бежала на цыпочках. Георгий Викторович выходил из комнаты, молча смотрел вслед.
Позже, когда я, вероятно, доросла до всамделишного человеческого возраста, в нем проснулся ко мне интерес. Однажды я вела по коридору куклу, раскачивала ее влево-вправо, наклоняла вперед, и она угловато выбрасывала перед собой то одну прямую ногу, то другую. Довольно-таки призрачная иллюзия ходьбы.
Особенно на взгляд художника. Фогель вздохнул, присел на корточки, по-птичьи склонил голову набок:
- Больно ей ходить. Не учили ее.
Я серьезно возразила:
- Просто она ленивая.
Он медленно, по складам, распрямился:
- Надо ж! У детей те же проблемы, что и у взрослых. Пойдешь со мной в Гостиный?
Мы неторопливо шли по городу, и Фогель рассказывал, как в Варфоломеевскую ночь далекий предок его, гугенот, спасался от резни под пышными юбками знатной дамы. Подметая мостовую, дама величественно плыла по бульвару, а предок бежал на четвереньках у ее ног, пока оба таким образом не оказались в гавани на корабле. Поселились в Германии, где непонятную местным жителям французскую фамилию ему переменили на Фогель - за то, что он как птица прилетел с моря без денег и без вещей. Внуки или правнуки того первого Фогеля перебрались в Россию. Во всяком случае, прадед Георгия Викторовича дрался с Наполеоном уже в качестве русского генерала...
К Гостиному двору мы подошли со стороны Перинной линии. Под колоннами универмага и на кусочке улицы тихо замерла огромная толпа. На очередь было не похоже: никто ни о чем не расспрашивал, не волновался, все молча тянули шеи вперед. Фогель крепко стиснул мое плечо и, ни на кого не обращая внимания, подтолкнул к проему между колоннами. Я думала, начнутся ругань и крики, сгорбилась. Но толкаться не пришлось. Люди узнали Георгия Викторовича и почтительно расступились, освобождая проход до самой витрины. Мы шли по коридору молчания - еле слышно шептались о чем-то лишь в дальних, невидимых рядах.