Кэндис иногда думала: а что, если бы вот этот раут был единственным в ее жизни? Или если бы она никогда прежде не бывала на концерте симфонического оркестра и знала, что и впредь ей не доведется это повторить? Если бы ее только один раз пригласили на благотворительный вечер, один-единственный раз — и предупредили, что этот раз — первый и последний, другого уже не будет...
Наверняка все было бы тогда по-другому. Атак...
Вечерние наряды, смокинги, галстуки-бабочки, бриллианты, бинокли ювелирной работы... Бриллианты. Бриллианты.
У нее, Кэндис, тоже было колье с бриллиантами, и серьги, и кольца, хотя она в своей жизни не сделала ровным счетом ничего, чтобы их заполучить. Она просто была дочерью Гордона Барлоу и все. Бриллианты полагались ей по статусу.
Она знала, что «простые смертные» тоже ходят в оперу — но много реже, чем такие, как она, и сидят на совсем других местах, и запоминают эти вечера на всю жизнь.
Вот бы ей так...
Может, хватит желать для себя другой судьбы, а, Кэндис?
Внутренний голос звучал раздраженно и даже презрительно. Конечно. Его можно понять. Это, наверное, глас рассудка — или справедливости. У нее есть почти все, а она не прекращает ныть о том, чего у нее все-таки нет. Так, мол, хочется лишений и скромности...
Кэндис вспомнила о Брэндоне. Нет, не лишений и скромности как таковых ей хочется, а хочется сейчас сидеть с ним в его квартире, в его комнате, сидеть на кровати, закутавшись в одеяло, и есть черешню из большой тарелки...
Они сидели в своей ложе, которую обычно выкупали на весь сезон — мало ли когда и что захочется послушать, гостей пригласить, — и наслаждались «Богемой» Пуччини. Точнее — считалось, что они наслаждаются «Богемой», а на деле каждый наслаждался своим.
Мистер Барлоу наслаждался тем, что все идет хорошо, он вывел жену и дочь в свет, и отношения с потенциальным инвестором у него складываются превосходно, дружеские такие, теплые отношения, которые, возможно, перерастут когда-нибудь... в родственные. Разумеется, после того как его компания получит деньги Джеймса Сидни.
Миссис Барлоу наслаждалась собой: своим великолепным платьем от Валентино, сверканием своих драгоценностей, гармонией макияжа, прически, тонкого аромата духов.
Кэндис пыталась наслаждаться оперой, но у нее не получалось — она сидела рядом с Джеймсом, и его близость ей выносить было не легче, чем близость раскаленной доменной печи. Сидеть надо, а невмоготу.
Чем-то наслаждался и Джереми — правда, никто доподлинно не знал, чем и где. Он сказался очень занятым, потому что отец-де нагрузил его работой в компании, и в оперный театр не пошел, но с уверенностью утверждать, что Джереми сейчас трудится сверхурочно в офисе, не стал бы никто, включая самого мистера Барлоу. Это его в принципе не беспокоило. Сыном он был доволен, сын полностью оправдывал его ожидания как «деловая единица», а личные дела Джереми его не интересовали. Парню почти тридцать лет, разберется уж как-нибудь, с кем отдыхать. В пределах разумного, конечно. Впрочем, Джереми никогда не доставлял ему в этом плане никаких хлопот. Не то что Кэндис... Им всем пришлось изрядно поволноваться за нее в последнее время. Сначала она билась в истериках, потом ходила как сомнамбула, потом, видимо, решила сменить имидж, чуть-чуть ожила, но стала какой-то нервозной... И только сегодня мистер Барлоу впервые увидел в глазах дочери естественный, здоровый блеск, присущий молодости.