Сам Николя не ощущал пристрастия ни к одной из политических партий. Религиозные разногласия, молниями вспыхивавшие на небосклоне близившегося к концу века, затрагивали его только как источник общественных беспорядков; в душе он не поддерживал ни святош, ни янсенистов, ни парламенты, равно как и тайный их сговор. Постоянная злобная оппозиция парламентов, временно поверженная волевым усилием Мопу и поддержанная покойным королем, заставляла его страшиться за будущее, которое по причине молодости и неопытности Людовика XVI пребывало в тумане неизвестности. Исполняя свои обязанности, он, насколько позволяли неизбежные при его должности компромиссы, пытался оставаться честным.
Около полуночи граф д'Арране проводил министра до кареты. Выстроившись полукругом, лакеи с факелами освещали отъезд гостя. Семакгюс предложил Николя воспользоваться его каретой и довезти его до гостиницы «Бель Имаж». Лаборд отправлялся в Париж, где его ожидала молодая жена. Выходя из дома, Николя показалось, что наверху, на лестничной площадке, промелькнуло хорошенькое личико Эме. Адмирал пребывал в восторге от предложения Сартина. Возможность наконец прервать зятянувшийся период бездействия наполняла его радостью, ибо он, подобно многим офицерам его возраста и выслуги лет, опасался, что ему уже никогда не придется вернуться на службу. Все договорились увидеться вновь, а Николя было велено заезжать как к себе домой.
Экипаж Семакгюса медленно двинулся по аллее, ведущей на парижский тракт. Проезжая под портиком, он вдруг резко остановился.
Пятница, 7 октября 1774 года
Звучавшие вдалеке голоса болью отдавались у него в голове. Постепенно звуки их становились громче и отчетливее. Что-то с силой давило на левый висок. Где он находится? Что ему снится? Он никак не мог разлепить отяжелевшие веки… Его охватило непреодолимое желание покинуть этот мир, неумолимый водоворот медленно затягивал его в бездонную пропасть, и он погружался все глубже и глубже, чтобы не вернуться никогда…
— Черт побери, похоже, он снова теряет сознание. Передайте мне уксус, мадемуазель.
— К счастью, у него прочная голова, — произнес д'Арране. — К тому же пуля лишь задела его. И, разумеется, огромная удача, что вы оказались рядом, дорогой Семакгюс.
— Благодарить надо моего кучера; он моментально сообразил, как поступить. Если бы не он, мы бы сейчас горевали над покойником!
— Убивать моих гостей в Версале, возле дверей моего собственного дома! Может, убийцы покушались на жизнь министра?
— Не знаю, — бросил Семакгюс. — Все возможно. Впрочем, комиссара уже не раз пытались убить. Поистине, он этот год не может назвать счастливым. О! Кажется, он приходит в себя.