А пока наш «Спартак», еще далекий от своего таинственного исчезновения, предводительствовал во всех походах и громких баталиях. И при встрече гостей он тоже двигался впереди главных сил четвероногого общества. Остальные представители второго воинственного класса лишь на несколько метров переходили ту линию обороны, которую заняли псы помоложе, и тоже укладывались перед входом в деревню, предоставив Моряку право единолично проводить переговоры.
Первый раз гость, несмотря на внешнюю добропорядочность, был признан нежелательным. «Персона нон грата» после недолгого обнюхивания с Моряком и его предупреждающего рыка поджала хвост и поспешно ретировалась. Во время второго визита пришельца переговоры прошли мягче, но и на этот раз гость не получил желанной визы. И только после третьего визита сопровождаемый любопытной толпой щенков пришелец беспрепятственно прошагал по деревенской улице.
Гость шествовал по деревне спокойно, но достаточно осмотрительно, не забывая чуть–чуть приспущенным хвостом заявлять о своей готовности в любой момент признать безоговорочную капитуляцию. Приспущенный хвост и не слишком воинственно поднятая голова были непременными условиями мирного визита. И эта поза своеобразного уважения чужих стен и дала мне повод вначале поделить гостей на покорных и непокорных.
Непокорный гость туг же изгонялся под общий воинственный клич всех взрослых членов собачьего общества. За ним могла быть срочно организована погоня. Тогда все способные держать оружие срывались с места и гнались за пришельцем, чтобы заставить его признать себя побежденным… Гостя обычно догоняли, окружали, и тут‑то и начинался многоголосый собачий хрип. Этот жуткий хрип был не только сигналом угрозы и средством вырвать из пришельца чистосердечное признание — хрип служил в то же время подбадривающим воинственным кличем, который взводил самих нападающих… Казалось, вот–вот должно заговорить самое грозное оружие собак — клыки, но и здесь незнакомцу отводилось право почетно завершить инцидент. Попавший в окружение пользовался, как правило, именно этим путем — он подставлял свою шею по очереди каждому хрипящему псу, и хрип начинал умолкать. Но упаси бог оказаться гостю строптивым, упаси бог показать свои клыки и разразиться ответным ворчанием. Здесь путь к мирным переговорам закрывался, и нерасчетливому забияке приходилось, теряя боевое достоинство и клочья шерсти, спасаться постыдным бегством…
Описывая детально встречу чужой собаки, я отмечал и примирительное повиливание хвостом, и его смиренное приспущенное положение, упоминались и подставленная под клыки нападающего шея, и мирный исход, казалось бы, неминуемой свалки. Эти и многие другие «молчаливые фразы» и составляют тот самый язык жестов собак, который наряду со звуковыми сигналами дает животным возможность передавать и получать ту или иную информацию. Животное не только может, но и должно выражать себя, свое состояние, настроение, а то и желание… Животное чем‑то напугано. За испугом может следовать реальная неприятность. Если бы испуг не вызвал неприятного чувства, то животное никогда не смогло бы заранее приготовиться к неприятности. А если бы голод не вызывал неприятных ощущений, смогло бы животное отправиться на поиски пищи?