За этим «не полежать» стояло многое. Не полежать человеку, думающему о жене, — это взять на себя корову, овец, печь, хлеб, кашу, суп и все прочее несложное, но вечно беспокойное деревенское хозяйство… Доить корову, ухаживать за больной женой — и это рядом с бесконечной мужской гордостью от пройденных удачно дорог, от бессчетных побед над стихией и зверем… А может, и нет, и не было никогда гордости даже у бывшего сплавщика, которому всегда поручалась самая искусная и опасная работа — разобрать затор.
Затор разбирают по одному бревну, и не дай бог находиться в это время наверху, на заторе (разбирают снизу, там, где вольная вода, растаскивая багром по бревну)… И вот затор задышал, двинулся, рухнул в воду и понесся вместе с бешеной весенней лавиной, грозя догнать, смять, уничтожить человека, стоявшего только что под самым затором. Но человека уже не догнать — он уже далеко и, стоя на бревне, балансируя багром, уплывает впереди несущегося леса…
Уплывать приходится долго, не один километр, не один день кряду приходится знать мокрые ноги и бешено несущиеся бревна. И ни один из этих людей никогда не чувствовал невыносимости обстановки, от которой поскорей хочется уйти… Люди уходили от трудной работы на сплаве только по окончании труда, после крепкого праздника, который как‑то компенсировал усталость холодных и горячих недель и помогал сдавшим было силам, силам, рассчитанным только на время сплава, снова собраться и привести человека домой, когда этот дом был не очень близко…
Забыта усталость, забыты трудности, отпущены пустые обиды на соседа — и снова крепкая птичья стая готова дружно и верно идти в новую дорогу, будь то земля, пожар или общая беда, вынести которую вместе со всем народом ушли резкие мужики в сорок первом с берега Домашнего озера…
Где‑то там, на далекой северной границе, на самом краю родной земли, среди камня и кривых сосен, встал с винтовкой наперевес и Иван Михайлович. Отступать в нашем лесу никогда и никого не учили. Не вспомнил этого неверного слова бывший искусный сплавщик даже тогда, когда после очень тяжелого удара он снова пришел в себя и увидел вокруг людей в чужих шинелях.
Встать и встретить грудью врага Иван Михайлович уже не смог — встать на землю и опереться о нее было нечем, — и он, теряя кровь и последние силы, остался упрямо лежать на своей земле, как лежит на своей таежной тропе страшный в предсмертном гневе могучий медведь, встретивший вдруг последнюю пулю. И как часто этот предсмертный гнев возвращал хозяину тайги и силы, и даже жизнь, когда конец, казалось, был совсем рядом.