Рябчик — вкусная птица. За рябчиком и сегодня гоняются по ельникам и ольшаникам приезжие отпускники со штучными ружьями, гоняются летом, осенью и даже весной, когда доверчивая рябенькая птица летит к вам чуть ли не в руки. Ружьями рябчика добывают мало — уж по крайней мере не те восемьдесят пар в неделю, которые приносил с троп дедка Степанушка.
Итак, промысел жердками оказывался интенсивнее, но рябчик не переводился. И не переводился прежде всего потому, что весной его никто не трогал. Убить весной петушка или курочку считалось лишить себя осенью десятка товарных птиц. А сколько можно было отловить рябчика осенью, сколько можно было поставить жердок, чтобы не выловить всю птицу? Люди не считали, они просто знали неудачный год и снимали снасть, жердки расстораживались, и рябчику предоставлялась возможность развестись в большем количестве.
Последнего рябчика раньше никто не выбивал. А если бы даже и нашелся такой алчный человек, то его все равно ждала бы неудача. Он мог ловить птицу только на выделенном ему участке, он вылавливал рябчика на своих тропах, мог жадно поглядывать на владения соседей, на чужую охотничью тропу, но туда дорога ему была закрыта, и там оставленные на развод птицы продолжали преспокойно существовать.
Рябчика много и сейчас, много старых троп и жердок, и это лишний раз подтверждает тот факт, что не было в мыслях лесных старателей желания выловить, выбить все до конца.
Заметный исход рыбы останавливал промысел на озерах, ловить рыбу было невыгодно — и люди ограничивались лишь ловлей на себя. У этих людей тоже была хорошая снасть, были невода, неводами было можно вычерпать все, но этого никто не делал, помня плачевный опыт посещения Домашнего озера какой‑то неуемной чужой артелью.
От артели осталась память о щуках, забивших амбары под самые крыши. Артель скоро убралась, не успев вычерпать весь миллион, но до сих пор наше озеро еще не вернулось к тому состоянию, когда оно стоило много больше. Помнят люди и нерасчетливый лесосплав по Долгому и Верхнему озерам, помнят грязные потоки воды с пустых, безлесных берегов. И наверное, эта грустная память и позволяет дедке Степанушке произнести слова о далеком и богатом прошлом Долгого озера: «А раньше‑то рыба там за рябуши хватала…» Рябуши — это пола рваной куртки, случайно опустившаяся в воду с борта лодки. И за эти рябуши в прошлом нет–нет да и хватали приличные щуки…
Конечно, в каждой памяти о добром прошлом есть нотки грусти по своим собственным ушедшим дням. Но в словах старика есть и большая правда: озера, узнавшие алчные невода, жадных людей и сваленный по берегам лес, куда как бедней тех водоемов, дорогу к которым и по сегодняшний день ведают лишь настоящие хозяева.