— Он прав, — вмешался долговязый, с красными, усталыми глазами врач «Скорой помощи». — Не валяйте дурака, лейтенант! — и девушке: — Идемте!
— Пусть мне вернут мою сумочку, — сказала она. — Там, кстати, мой служебный пропуск.
— Вы где работаете? — не удержался лейтенант, сникший после отповеди врача.
— На фабрике детских игрушек, цех елочных украшений.
— Не дурачьтесь! Ваша сумочка осталась в машине.
— Знаю. Верните мне ее.
— Рады бы, да как это сделать? Ваш случайный знакомый запер машину.
— А где он? — беспомощно спросила девушка.
Она шагнула к машине, отпугнув ротозеев, и глянула сквозь толстое чистое стекло в кроваво-красное ее нутро. Маленькая кожаная сумочка лежала на переднем сиденье.
— Мы думали, вы нам подскажете, — по-доброму вздохнул лейтенант. — Он удрал.
— Хорош гусь! — с презрением сказал врач.
— Ты знал? — спросил я Вацлава.
— Я видел… когда мы с ней входили в подъезд.
Девушка убрала руку, прикрывавшую рану. До этого деревце еще трепетало, сейчас все листья поникли. Она терпела физическую боль, смирялась с изуродованным лицом ради своего спутника, ради красивого приключения, которое он ей подарил. Они мчались вдвоем на красных сиденьях бесшумной машины, распарывая ночь лезвиями фар, а потом их постигла беда, что ж, бывает, это так же принадлежит жизни, как и удача. Все имело смысл и оправданье, все можно было принять почти с благодарностью: и боль, и кровь, и шрам навсегда, если б не это низкое предательство. Он бежал, напрочь забыв о ней, но, позаботившись о машине, которую завтра, трезвый, во всеоружии лжи, без труда получит назад.
Она заговорила незнакомым, уличным голосом:
— Плевать я на все хотела, мне чтоб сумка была!
Кто-то из автолюбителей раздобыл проволочную петельку. Он просунул петельку в щель между рамкой ветрового стекла и резиновой прокладкой и освободил защелку. Теперь ничего не стоило дотянуться до дверной ручки.
Девушка взяла сумочку и заглянула в нее.
— Спасибо хоть деньги целы!.. Пошли, док!..
Она снова боролась за себя, маленький, стойкий солдатик! Но раньше она спасала лицо, а сейчас душу. Лучше уйти отчаянной, циничной, пропащей, только не жалкой.
…Мы опять одни в большой, пустынной квартире. Что-то прихлынуло и отступило, не оставив по себе следа, лишь два-три пятнышка крови на умывальнике и кафельном полу ванной да тающий, чуть различимый запах духов.
— Давай выпьем сливовицы, — предложил Вацлав, — у меня, кажется, осталась бутылочка…
В четвертом часу ночи, когда мы бросили в мусоропровод пустую бутылку и она покатилась по этажам, грохоча как горный обвал, Вацлав вдруг заговорил: