Иногда отправной точкой для Гейченко служат слова пушкинского стихотворения, или выдержка из дневника игумена Святогорского монастыря, или список ревизских душ, или строчка из тайного донесения служителя «святого дела сыска», или какой-нибудь предмет домашнего обихода, чудом уцелевший во всех жестоких испытаниях, выпавших на долю Михайловского. Не то чтобы Гейченко стремится возродить некие поэтические постройки на зыбком фундаменте случайных фактов и домыслов. Нет, как настоящий исследователь, он пытается дойти до самой сути, отыскать конечный смысл в малости частного наблюдения. Гейченко до дна души уверовал в совершенную конкретность пушкинской музы. Поэт не ткал из призрачных нитей мечты, он изображал подлинную, наблюденную действительность. Он словно принял присягу: говорить правду, только правду, ничего, кроме правды. Уверенность в неслучайности и полной достоверности каждого пушкинского образа привела Гейченко к нескольким любопытным открытиям, причем не только литературного ряда. Так, упоминание в «Евгении Онегине» о «часовне ветхой» заставило Гейченко настойчиво и неутомимо отыскивать на территории усадьбы эту часовню, хотя и не было никаких материальных свидетельств ее былого существования. Гейченко «высчитал» эту часовню, как астроном высчитывает звезду. И действительно в конце концов обнаружил в должном месте, глубоко под землей, остатки фундамента. Он восстановил часовню и написал об этом прелестный рассказ.
Музейный работник, Гейченко знает цену вещам, знает, как много могут сказать вещи о душевных свойствах человека, его привычках, образе жизни. Скромный дубовый ларец с отделкой из вишневого дерева, сработанный деревенским умельцем по заказу Арины Родионовны в подарок поэту Языкову, позволил Гейченко набросать нежный тонкий эскиз трогательных отношений юного пылкого дерптского студента с «дряхлой голубкой» Пушкина.
Поистине «к груди прикипает слеза», когда читаешь рассказы о чудовищном по старательности, скрупулезности — на грани злодейского подвига — уничтожении фашистами Пушкинского заповедника. В разгар боевых действий, готовясь к отступлению, гитлеровские специалисты с научной тщательностью распределяли взрывчатку, мины, снаряды по объектам заповедника: столько-то Михайловскому, столько-то Тригорскому, столько-то Святогорскому монастырю и отдельно — для могилы поэта. А другие «литературоведы» столь же старательно упаковывали для отправки в Германию пушкинскую мебель, картины, книги, архивы, курительные трубки и дуэльные пистолеты.
И бесконечно трогают страницы, посвященные освобождению заповедника нашими воинами, спасению заминированной могилы Пушкина и всего святого места, — с какой сознательной, опекающей любовью к поэту совершали артиллеристы, пехотинцы, саперы свой нелегкий труд!