243. (Натурная съемка.) ХОДЫНСКОЕ ПОЛЕ. ТОТ ЖЕ ДЕНЬ. ПОЗЖЕ.
Пыль улеглась. Рахманинов и Наталья притулились за цирковым балаганом, из которого раздаются взрывы хохота. Рахманинов сидит, прикрыв глаза дрожащей рукой.
Наталья (оглядываясь). Как назло, ни одного извозчика! Тебя не ушибло?
Рахманинов (распахивая пальто). Вот, все пуговицы оторвало «с мясом».
Из задней двери балагана выскакивает размалеванный клоун в рыжем парике с обезьянкой. Он смотрит на идущих мимо людей — пыльных, помятых, растерзанных, вытирающих кровь. Какой-то мужик останавливается и заправляет штанину в сапог.
Клоун. Что там стряслось?
Мужик. Кто его знает?.. Там овраг. Народ опрокинулся, а задние все прут…
Клоун. И жертвы есть?
Мужик. Тыща, а может, и боле…
Он достает из кармана кружку с золотой каемкой, придирчиво осматривает.
Мужик (довольно). Не треснула, зараза.
Рахманиновы оторопело смотрят на него. Мужик прячет подарок за пазуху, прихрамывая, ковыляет прочь. Навстречу толпе двигаются телеги с санитарами. На телегах накрытые мешковиной трупы раздавленных. Торчат ноги в сапогах, лаптях, женских туфельках. Лицо Рахманинова бледно. Его трясет. Он пытается не смотреть на страшную процессию, но против воли его взгляд возвращается к проезжающим телегам.
Рахманинов (пресекающимся голосом). Несчастный царь… Несчастный народ…
Наталья (старается владеть собой). Это Россия, Сережа. У нас всегда так — блеск и нищета, величие и позор.
Рахманинов. Ну почему так часто у нас прекрасное кончается безобразно?
Мимо, совсем впритирку к ним, проезжает телега. Из-под мешковины выпрастывается мертвая рука, и к ногам Рахманинова падает позолоченная кружка. Он наклоняется, подбирает ее.
Рахманинов. Из-за этого они лишились жизни!
Наталья. Этим бедным людям никто никогда ничего не дарил. А тут — подарок, да еще от государя.
Рахманинов. Я сохраню ее.
Он смотрит на кружку в своей руке. И снова возникает музыка «Колоколов».
Хор.
Гулкий колокол рыдает,
Стонет в воздухе немом.
И протяжно возвещает
О покое гробовом.
244. (Съемка в помещении.) КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ ФИЛАДЕЛЬФИИ. 1918 ГОД.
Трагическая музыка звучит с эстрады. Лицо Стоковского полно трагизма. Наталья смотрит на Рахманинова.
Рахманинов. Страшно… Россия катится в хаос. Преступно. Нет сил.
Наталья. Мужайся, Сережа. Ты же сам говорил, что нужно найти силы и терпеть.
И как бы в ответ на ее слова трагическая музыка вдруг сменяется светом и выходит в коду, которая обещает рассвет после тьмы и облегчение, и примирение, и надежду…
245. (Натурная съемка.) ВОКЗАЛ. ВЕНА. ЛЕТО. ДЕНЬ.
Перрон Венского вокзала. Валит толпа к выходу, снуют со своими тележками носильщики, а около вагона с надписью «Москва — Вена» — объятия, восклицания, слезы радости — семью Сатиных встречают всей семьей Рахманиновы. Вид у приехавших обтрепанный, лица исхудалые, на старике Сатине пальто висит, как на вешалке. На Варваре Аркадьевне шляпа довоенного фасона. Соня, в своей обычной темной юбке и серой кофточке, обнимает Ирину.