Сколько он ни говорил, те двое не отвечали ни слова. Сидели себе и молчали. Побранился он, побранился да и умолк. На другой день сын сказал матери:
— Послушай, матушка, не могу я дальше жить дома. Отец бранит меня все больше и больше, а заодно бранит и тебя. Зачем вам ссориться из-за меня? Я уйду. Хоть брани этой не буду слышать.
— Куда ты пойдешь, сынок? — спрашивает она.— Не уходи. Пусть себе бранится отец.
— Нет, матушка я уйду. Ты ведь тоже мной недовольна. Ты сама не кормила меня столько дней. У меня сердце до сих пор болит от того. Вы с отцом дали мне жизнь, вы вскормили и вырастили меня, а теперь, сама погляди, теперь вы стали слишком суровы ко мне. Если вы мне есть не даете, где же мне взять? На счастье, нашлись у меня в деревне друзья, а то из-за вас мне пришлось бы с голоду умереть.
— Это все твой отец. Это он мне так сказал. Потому я тебе и есть не давала. Послушай, сынок, может, я была не права? Хорошо, я больше никогда с тобой так не поступлю. Пусть он говорит себе что угодно. А ты потерпи.
— Матушка,— сказал сын.— Я уже вырос. Я не могу больше терпеть таких разговоров. Куда мне от них деваться? День напролет он будет твердить мне одно и то же. А когда
ты улучишь минуту мне что-нибудь дать? Вспомни хотя бы вчера: он пришел как раз, когда я ел, и застал меня врасплох. Я даже поесть спокойно не мог. Ну а потом, разве не станет он за это бранить и тебя? Чую, матушка, мне этого больше не вынести. Вот я тебе прямо и говорю: мне надо куда-то уйти.
— Куда-то уйти,— повторила она.— Сынок, куда ты пойдешь? Не уходи. Ты разобьешь мое сердце.
— Пойду куда глаза глядят,— сказал сын.
Слезы потекли из глаз у матери, и слова застряли у нее в горле, будто кто-то ее стал душить. В тот же день, под вечер, парень собрал свою одежду и завернул в нее тесло и стамеску. За ужином мать рассказала отцу разговор с сыном. «Он сказал то и то»,— говорила она. Отец весь закипел.
— Ну и хорошо, что он убирается, этот бездельник,— сказал он.— Пусть уходит.
Жена на это ничего не ответила — что было толку? Сын, как узнал, что отец говорит, приуныл еще больше. Выждал он час и ночью ушел из дому, ни с кем не простившись. С собой он не взял ни еды, ни питья на дорогу, взял только тесло и стамеску и, унося с собою обиду, пошел, сам не зная куда.
Шел он, шел и зашел далеко. На душе у него было так тяжело, что он не задумывался, куда он зашел, и о еде не вспоминал. Только после полудня, в час, когда женщины идут за водой, он почувствовал голод. Стал он подумывать, где бы ему ночь провести. За этими мыслями он присел передохнуть под большим деревом. А дерево это росло недалеко от деревни. У деревенских там был обычай свежевать забитых волов и есть мясо под этим деревом. Вот и лежали вокруг горы воловьих костей. Кто его знает, что было у него на уме, только он поднял одну из костей и от нечего делать принялся стругать ее своим теслом. Настругал он целую горку мелких кусочков. Мысли его блуждали невесть где, он стругал и стругал без отчета. Спохватился потом — что это он делает? Глядит: словно бы рис насыпан. «Эх,— думает,— рису у меня нет, так я употреблю свое мастерство и нарежу из этих осколков рисовых зерен, а потом поищу, кто бы мне из них поесть приготовил». Подумал он так, раскрошил всю кость на кусочки вроде рисовых зерен — набралась не одна горсть — и сказал сам себе: «Теперь надо бы поискать, кто бы мне есть сготовил». Так он решил и завязал костяные крошки в полу.