И Манодората, пожав Исааку руку своей здоровой рукой, крепко обнял его на прощание. Когда же ученый ушел, он еще, наверное, с час просидел в одиночестве, глядя на остывающие угли, но ничего перед собой не видя. Наконец, продрогнув у погасшего очага, он прошел к себе в спальню и прямо в одежде лег на постель поверх мехового одеяла. Он вдруг почувствовал себя слишком усталым, чтобы раздеваться.
Сны Манодораты были странными, полными неясной угрозы. Ему снилось, что он, одетый в красный бархатный дублет, в такую же шляпу и голубые узкие штаны, привязан к дереву, а рядом с ним стоит какая-то черная приставная лестница, высоченная, уходящая прямо в небо. Внизу, к дереву и его ногам веревками прикручены его сыновья, Илия и Иафет, оба в черном. Глядя на них сверху, он видел только их сияющие, золотоволосые головки. Мальчики плакали. Вокруг Манодората различил десяток мужчин и четыре лошади. Лошади и их всадники были тех же мастей, что и всадники Апокалипсиса, и столь же равнодушно смотрели, как вершится его судьба. Над головой у Манодораты раскинулся черный купол небес, и звезды, казалось, свисали с него, точно цветы с ветвей миндального дерева. А на дереве, чуть повыше, покачивались на ветру точно такие же цветы. Под ногами Манодората ощутил вершину какого-то большого округлого камня. Затем почувствовал жар и ожог — это его мучители подожгли веревки, которыми он был привязан к дереву, и пламя опалило его плоть. Задыхаясь в дыму, он слышал вопли сыновей, к которым уже подбиралось пламя. Его золотая рука стала очень горячей, запястье было уже обожжено, и, почувствовав резкую боль, он проснулся.
Постель была охвачена огнем, занавеси и столбики балдахина пылали вовсю, языки пламени уже лизали меховое одеяло. Огонь успел даже коснуться его золотой руки, просто он не сразу это почувствовал. Манодората одним прыжком вскочил с постели и бросился в комнату Ребекки, но путь туда преграждало ревущее пламя. Там полыхало, как в топке. Отчаявшись, он кинулся в детскую и чуть не заплакал от облегчения, увидев, что сыновья спокойно спят, а огонь туда пока не добрался. Манодората схватил мальчиков в охапку вместе с одеялами и ринулся вниз по лестнице. Уже подбежав к входным дверям, украшенным шестиконечной звездой, он услышал зловещее, монотонное пение толпы. Недолго думая, он резко повернул назад, пробежал через двор, умоляя Илию помолчать или хотя бы задавать вопросы потише, а Иафета не плакать, затем пинком вышиб дверь, ведущую в огород и, ломая изгородь, выбрался в темный переулок, куда выходила его помойка и помойки остальных соседей. Поднимая ребятишек как можно выше над чавкавшей под ногами грязью, Манодората долго брел в ночи, пока не выбрался на окраину Саронно и тогда уже, так ни разу и не оглянувшись, быстро пошел по хорошо знакомой тропе, ведущей на виллу Кастелло.