Сестра Бьянка последовала за Бернардино. Симонетту она увидела в ту же минуту, что и он. Чудо из чудес: на ней оказалось точно такое же красное платье, что и на его фреске, расшитое золотой нитью и мелким жемчугом! И волосы были уложены в точно такую же, как на его фреске, золотую с жемчугом сетку и точно так же отливали красноватым светом сердолика-кровавика. Сама же Симонетта была такой веселой, такой полной жизни, ничуть не похожей на церковную фреску. На ее белокожем, как у всех рыжих, лице играл яркий румянец, она звонко смеялась, а ее огненные кудри, вырвавшись из плена золоченой сетки, так и вились, обнимая ее шейку и ушки. Подоткнув юбки, чтобы удобнее было бегать, она носилась вместе с детьми вокруг самого большого дерева в этой миндальной роще, и с первого взгляда становилось ясно, что здесь поселилось настоящее семейное счастье. Вот только поблизости не было заметно никакого мужа, лишь двое золотоволосых мальчишек вместе с нею бегали вокруг дерева, смеясь и спотыкаясь, и у каждого в руке была зеленая ветка цветущего миндаля — некое оружие, с которым они и гонялись за своей прекрасной «жертвой», грозно рассекая воздух. Время от времени Симонетта ловила то одного, то другого малыша и с материнской нежностью целовала то в щечку, то в шейку.
Бернардино был глубоко тронут увиденной картиной — Симонетта вполне могла бы быть матерью этих мальчишек, если бы не две вещи: во-первых, дети были слишком большими для нее, а во-вторых, старшего мальчика он узнал. Неужели это действительно он, Илия, тот еврейский малыш, которому он тогда нарисовал на ладошке голубку и купил «мраморный» шарик? Тот Илия, который носил также имя Евангелиста, тот самый его ангел со свечами и красными крыльями, который теперь вечно будет жить на стенах монастыря Сан-Маурицио?
А эта новая Симонетта, смеющаяся, улыбчивая, полная жизни молодая женщина, которую не терзали ни любовные страдания, ни необходимость оплакивать кого-то из близких, ни неверность мужа, ни презрение толпы, поражала и восхищала Бернардино. Она больше не казалась ни слишком обедневшей, ни слишком гордой, как в тот день, когда впервые пришла к нему в старом охотничьем костюме мужа, чтобы просить работы. Не казалась она и холодной и далекой, как во время их сеансов, когда художник рисовал с нее Богородицу и ему представлялось, что ей столь же чужды земные страсти, как и прекрасной, но холодной луне в небесах. Да, Симонетта сильно изменилась, и теперь Бернардино желал ее, как никогда прежде. Сестра Бьянка тоже заметила эти перемены — ее доброе сердце сладко заныло при виде столь чудесной сцены, и ей показалось, что она видит перед собой святую Урсулу, играющую с ангелом, держащим свечи. Но ей было страшно за Бернардино: разве можно было забыть такую женщину? Симонетта оказалась совсем не той гордой и неприступной дамой, какой Бьянка представляла ее по фрескам Бернардино. Это была не холодная и властная хозяйка замка, которая только мучает своего возлюбленного, а теплая, очаровательная юная женщина, способная превратить жизнь любого мужчины в истинный рай на земле. И Бьянка в страхе подумала: что же станется с ее другом, если эта прелестная синьора откажется стать его женой?