Мадонна миндаля (Фьорато) - страница 52

Однако и ее высокомерие, и ее решительность были показными. Гордо задрав подбородок, чтобы придать себе смелости, она не сводила глаз с этих мужчин, столь различных между собой, которые ждали, что она им скажет. Один был полный, невысокий, и на его добром лице было прямо-таки написано немалое удивление. Зато у второго, высокого, чуть мрачноватого, со скучающим взглядом и — да хранят нас все святые! — не только голого по пояс, но и раскрашенного, точно какой-то дикарь, явно не возникло ни капли удивления. Его лицо, которое Симонетта так и не сумела забыть, казалось совершенно равнодушным, когда она обратилась к нему с заранее отрепетированным и очень простым вопросом:

— Сколько вы готовы мне заплатить, синьор?

Симонетта очень старалась сидеть неподвижно. Впрочем, у нее имелась богатая практика: она ведь столько дней и ночей просидела на подоконнике, глядя на дорогу и оплакивая своего Лоренцо. Ну что ж, она и теперь может сколько угодно думать о нем, ничего при этом не делая да еще и деньги получая. Но думала она отнюдь не о Лоренцо, во всяком случае, о нем она думала совсем не так много, как ей хотелось бы. Больше всего — помимо собственной воли — она думала не о муже, а о другом мужчине.

Казалось, с прошлым покончено. Симонетта осталась в этом мире, и жизнь ее продолжается, желает она того или нет. Она жила, дышала, испытывала воздействие всех четырех стихий, имела возможность пользоваться всеми своими пятью чувствами, что и делала, приходя в эту церковь Чудес Господних. Вот сейчас, например, она ощущала холод церковного помещения, так как голубая ткань, в которую было задрапировано ее тело, мало защищала от зимней стужи. Она чувствовала запах красок и древесного дымка над угольной жаровней, которую добросердечный священник принес и поставил к ней поближе. Ее босые ступни ощущали леденящее прикосновение каменных плит пола, которые прямо-таки высасывали из ее тела последние крохи тепла. Во рту, на самом кончике языка, у нее был знакомый, острый, чуть горьковатый привкус вечного голода. Но то, что она видела, затмевало все ее остальные чувства и ощущения, приглушая даже голод.

До чего же потрясающе он работал, этот грубоватый, даже нагловатый художник! Каким божественным, поистине ангельским даром он обладал! Как вообще человек — любой, не обязательно такой красивый и способный, как Бернардино, — мог создавать подобные чудеса? Его фрески с изображениями святых и испытываемых ими страданий были просто великолепны, казалось, это страдания действительно живых людей. А какими настоящими казались эти ангелы с широкими крыльями, явно легко выдерживавшими их вес и выписанными так нежно и точно, что можно было различить каждое перышко! Симонетта просто поверить не могла, что и она будет столь же прекрасна, когда из живой женщины превратится в некий символ, в библейское изречение. Когда она как бы перейдет из трехмерного измерения в двухмерное. Вот он, истинный апофеоз бессмертия в красках и художественных формах!