Я и не знала, что картин – столько. Некоторые вызывали у меня недоумение, от некоторых шла дрожь по телу. Одна из них, фиолетово-серое смазанное облако с расплывчатым, черно-серым словом «пустота», едва читающимся среди разводов, заставила меня вздрогнуть. Кажется, Варечка была довольна такой моей реакцией. До этого момента она только напряженно всматривалась в меня, кусая губы, а тут она подорвалась, вскочила и притащила с кухни бутылку и «Беломор», почему-то оставив без внимания мои сигареты с фильтром. Она медленно разлила алкоголь, сунула мне стакан в руку, проигнорировав мои малодушные страхи и предупреждения, что пьяная я буйная, и позволила мне сесть с сигаретой на кровать. Добрая Варечка.
– Ну что, все на помойку? – произнесла она развязным тоном. Но в глазах ее плескалась паника, какой я раньше никогда не видела. Чего она боится, чего хочет от меня? Или от мира?
Я судорожно помотала головой:
– Ни в коем случае. Дальше. – И тут же поняла, что ответ был правильный.
Варечкино лицо разгладилось, она достала следующую картину, которая заставила меня остолбенеть. Что в ней было ТАКОГО? Трудно сказать на самом деле, но это было нечто. Насчет остальных полотен я не знаю, а это было удивительно. Впрочем, может быть, я просто выпила больше, чем можно, и алкоголь исказил восприятие реальности. На средних или, скорее, больших размеров холсте был изображен висящий в воздухе подоконник, на котором сидела женщина, очерченная легким контуром, и смотрела в окно. Мир за ним был смазан и размыт, как это всегда бывало на картинах Варечки. Смазанный мир был холоден, ветер разгонял капли по стеклу, все было искажено за бликами и влажной мутностью стекла. Женщина была тонка, нервно держалась рукой за оконную раму. Она склонила голову и смотрела туда, на этот холодный мир, и на ее губах играла смутная улыбка. «Мой друг, художник и поэт...»
– Ты нарисовала меня? – прошептала я, не в силах оторвать глаз.
– Написала, – поморщилась Варечка. – Сколько можно тебя учить?
– Это я?
– Ну да. Ты. А что, так похоже? – хмыкнула она. – Тут же одни линии и мелкие мазки. Мать, ты вообще как себя признала? По худобе? Надо было слоненка сделать.
– Это я, – вздохнула я. – И как только ты все это узнала? Обо мне?
– Тоже мне, великая тайна. Сначала я думала изобразить тебя рыбой, но потом подумала, что и так выйдет хорошо. Правда, теперь я бы добавила зеленого. Лучше бирюзового. Значит, говоришь, он разрушит тебе жизнь? Ты говорила, что он – Синяя Борода.
– Разрушит обязательно, – пожаловалась я. – Не хочу любить. Не буду. Может, сбежать?