Собака след не взяла.
Направились к лесу. Исследовали весь участок дороги, к которому справа вплотную подступал лес, а слева, за поросшей мелким кустарником канавой, тянулись выгоны. Точно место происшествия установить так и не удалось. Где-то на этом небольшом участке дороги...
От леса до усадьбы Тарасовых, крайней в деревне, было не менее километра. Далековато. Васютина одолело сомнение: могла ли тяжелораненая женщина сама добраться отсюда до дому? Он тут же вспомнил, что во время войны бывали случаи, когда раненые бойцы, — не в руку, не в ногу раненные, а в грудь, — сами добирались до медицинского пункта. И лишь тут, когда помощь была уже рядом, их оставляло нервное напряжение и они падали замертво. Могли идти... Значит, и она могла?..
— Почему вы не привезли сестру в больницу на машине? — спросил Васютин у Черкизова на обратном пути.
— Горючего мало было, не довезти бы, — спокойно ответил он.
Муж промолчал.
* * *
Известие о нападении на Тарасову взволновало всех в районе. Неизвестный, который, очевидно, скрывался в лесу, мог совершить новые преступления.
Оперативные группы милиции прочесывали местность. Были допрошены многие охотники. Но напасть на след преступника не удавалось. Непонятны были и мотивы убийства. Ограбление? Тарасова не говорила об этом. Да и что можно было взять у женщины, отправившейся рано утром на работу? Месть? За что?
Следователь опрашивал соседей погибшей, жителей Замостья, не слышали ли они в то утро выстрела или криков, не видели ли Тарасову? Нет, не видели и не слышали ничего: утро было пасмурное, дождливое, поднялись поздно. Птичницы, которые в это время были на ферме, тоже ничего не слышали.
Перед Васютиным проходили разные люди: пожилые и молодые, словоохотливые и замкнутые. Видно было, что они хотели помочь, старались рассказать всё, что знают, высказывали свои предположения, давали советы. Но, убирая очередной протокол в папку, следователь каждый раз с сожалением отмечал, что ничего нового по делу не узнал.
В конце дня у следователя сидела краснощекая маленькая старушка из тех, что с клюкой и тридцать верст отшагают. Васютин слушал ее, как запоздалого оратора на затянувшемся собрании, а она бойко вела неторопливый рассказ:
— Ходила я вчерась по грибы. Иду по березнячку молодому, что на вырубке, — подберезовиков там пропасть, гляжу — лосеночек. Смирный такой стоит, скучный. Поначалу напугал меня, всё же зверь лесной, мало что ему вздумается. Да мать, может, рядом, да покажется ей, что детеныша обидеть хотят. Не поздоровится тогда. Остановилась я: что делать? И он стоит, не шелохнется, только ушами подергивает. Я тихонечко бочком, бочком... И он за мной, а голову всё вверх тянет, принюхивается вроде. Заговорила я: «Чего ты, дурашка, за мной идешь? Может, матку потерял?» Только ушами хлопает. Ломоть хлеба у меня с собой был. Развернула тряпицу, запах от него пошел, а он в лесу особенный, сильный. И самой есть захотелось. Отломила себе корочку и ему кусочек, осмелела, протягиваю. Ноздри так и затрепыхались у него, а не подходит, тоже, наверное, боится. Положила я хлеб на кочечку, отошла подале...