Узнавая об этих «секретах производства», я своих «братьев по классу» никогда не выдавала, но, правда, опасаясь своей прирожденной бесхитростности, и не помогала мостырщикам, хотя мне порою и намекали, что при соответствующем вознаграждении… Обычно при подобных мостырках врачам полагалось давать «на лапу», а тем паче, коли они проходили при их участии. Обычно они подсказывали симптомы.
Тоннер особо интересовался мостырками, но лишь для «шлифовки себя» в диагностике. Мне он раскрывал эти секреты, тоже спасая мне жизнь: может быть и пригодится в лагере самой, либо для разоблачения, чтобы поддержать репутацию честности в глазах начальства, либо «для мести» (он так и говорил), либо для обогащения при участии в мостырке, либо для собственного спасения в случае нужды.
Когда в Маргоспитальском театре артистов с тяжелыми статьями стали отправлять — в 50-х уже годах — на дальние этапы, подлежавшие им бежали в санчасть, заболевали внезапно (молочный укол, или сахарная пыль, или аппендицит) и отставлялись от этапа. Говорили, вольный начмед, заподозрив нечто, начал осматривать у «оперированных» рану. Разматывали повязку: поверхностная рана была сделана по правилам. Но потом стали отправлять и больных, даже на носилках, и актеры перестали искать такой защиты: только проволочка!
Блатные мостырились постоянно. Чаще всего делали «флегмоны» без всякой медицинской помощи: иглу с ниткой проводили по чужим зубам и прошивали ею кожу на кисти руки или стопе ноги. Получалась «подушка», похожая на флегмону, но чаще септическая опухоль в нее и обращалась. Для наблюдательного врача признаком такой мостырки служили две крохотных точки, куда входила и откуда выходила игла. Флегмону взрезали, лечили, а тем временем нежелательный этап или морозный период, особо нежелательный при работах на воздухе, проходили, и человек на время спасался.
Имитировали недержание мочи, даже кала, истинную причину сего не мог установить даже квалифицированный врач. Воняли пронзительно, но терпели для спасения жизни, мучились, но добивались более легкой работы, на которой «излечивались», кто поопытней, со страшной медленностью. При списании «на общие» повторяли прием.
Летчик-герой, краснодарец Володя К., получивший 15 лет за послевоенные экспроприации — наш беловский Незнамов — ловко имитировал эпилепсию. Могучее свое тело он бил беспощадно о пол, о камни, там, где его «настигло». Проверив однажды его реакцию зрачков на свет, я поняла: мостырка, но молчала. Опытного врача в Белове уже не было, а с неопытной «вольняшкой» Володя вступил в сожительство, видимо, надеясь на актировку. Потом его «разбил паралич», он много лет лежал и, действительно, потерял ноги. Такие особенно напряженные мостырки не раз кончались истинным заболеванием, так что больной и после актировки не мог ходить. А не подлежавшие ей «долеживали» срок в лагерных госпиталях. Володю я встретила в городе Ставрополе, спустя много лет. Прихрамывая, с палочкой он направлялся к краснодарскому автобусу. Я подошла. «Вы Володя К.?». Дрогнув ресницами и отводя глаза, уже немолодой человек ответил сухо: «Нет!». Не узнать меня он не мог.