1. Рукопись, оставленная в столе
Газеты дали только скупую информацию: строго засекреченный «Институт человека» сгорел мгновенно, как, вспыхнув, сгорает крупинка в вольтовой дуге. На уединенном месте, неподалеку от Москвы, где располагался городок Института, я увидел воронку, диаметром с добрых два километра, будто от падения метеорита. Погибло свыше двухсот сотрудников и гостей Института, потому что взрыв произошел в момент, когда все они собрались в этих стенах для итогового обсуждения последнего секретного эксперимента.
В небытие ушли десятки известных ученых, которых возглавлял гениальный старик — академик Бородин Николай Степанович, с юности работавший над проблемами жизни. Погибли все документы, аппаратура, никому не известные научные труды, хранившиеся в сейфах. О погибших ученых опубликованы были длинные некрологи, без упоминания, однако, над чем они работали для последнего эксперимента — он был засекречен особенно. Вся научная жизнь страны была потрясена невозвратимой потерей.
В живых остался один я.
И я знаю об этом все.
Перед опубликованием небывалого в мире опыта решено было сосредоточить в институтских сейфах всю документацию эксперимента, даже личные дневники участников. Бородин дознался, что на загородной даче, где я жил последнее время, остались кое-какие приборы и бумаги, и перед самым заседанием сердито приказал привезти немедленно все до крохи. Полагаю, он просто нашел предлог удалить меня, чтобы провести важнейшее решение в мое отсутствие. Он знал, что я всей силой убежденности буду отстаивать недопустимость таких экспериментов в дальнейшем…
Причина внезапного огненного смерча, унесшего целиком огромное учреждение, так и не была установлена.
Причину знаю один я. И я не понимаю только, почему взрыв произошел раньше, чем я вернулся. Я располагал погибнуть со всеми, чтобы стереть всю память, все следы бесчеловечного, по моему глубокому убеждению опыта, проведенного группой Бородина.
После я облетал на вертолете место катастрофы — примеривался, как спрыгнуть вниз головой в огромную воронку, но передумал: решил оставить эти записки о том, чему остался единственным свидетелем. В них некоторая дань науке. Все же следует знать, что она может и чего не смеет. Следует ли переходить барьеры познания ценой бесчеловечности?
«Лунный пейзаж» внизу меня утешил бы, да жалко растений и животных, погибших в окрестностях. Их только и было жаль.
Меня сейчас считают безумным, полагая, что виною этому взрыв, гибельный для науки.
Но, если я безумен, причина не та.