А можно было заняться кучей других дел.
Она стала кухонным привидением.
Год за годом люди спрашивали ее об одном и том же, но она не отвечала, и они отступались. В конце концов ее оставили в покое — тем более что теперь она перестала быть красивой.
Когда-то она любила канадского летчика — вот и все, что о ней знали.
Она никогда не поднимает глаз от посуды.
Тридцать четыре года…
Она соскребает объедки с тарелок тех, кого никогда не видит. Их еда — это кладбище, где ее похоронили.
Мясо нельзя рубить в перчатках, никто не купит мясо, если его рубили в перчатках. Перчатки и мясо не идут рука об руку. Потому у этого мясника всегда холодные руки. Я знаю точно, он сам мне сказал.
Я заглянул на мясной рынок Сан-Франциско, надумав купить на ужин кусок мяса. Еще не зная какого. Я шагал взад-вперед вдоль мясного прилавка. Мимо свиных отбивных, гамбургеров, бараньих рулек, мертвых кур и свежих, но пыльноглазых рыб.
Мясник наблюдал за мной не говоря ни слова, да и с места он не двигался. Жалобная гримаса застыла на его немолодом лице, которое уже приближалось в своей жизни к тому, что ему положено. Вот-вот оно станет лицом пожилого человека.
Остановившись, я всмотрелся в кусок вырезки. Он не поразил мое воображение, и я вернулся к бараньей отбивной, показавшейся мне чуть интереснее. Так и стоял, глядя, как эта отбивная устроилась в куче из двадцати пяти других отбивных. Она лежала на самом верху с таким видом, будто сама туда взобралась. Я оценил ее самоотверженность.
Остальные двадцать четыре отбивные никак себя не проявили. С таким же успехом они могли быть безымянным песком. Я раздумывал о том, как буду пытать эту верхнюю отбивную огнем, а потом съем на ужин. Я жил один, так что эта отбивная осенит благодатью холостяцкую пищу.
День в Сан-Франциско выдался мрачный, облачный и безнадежный, такая погода иногда случается посреди лета и тянется несколько дней. Начинаешь задумываться, бывает ли вообще в Америке лето.
— У меня холодные руки, — сказал мясник.
Я оторвал взгляд от куска мяса.
Я не понимал, с кем он говорит.
Он говорил со мной.
Я посмотрел на его руки.
Он безысходно вытягивал их вперед. Изношенные и серовато-красные. На этих руках намерзло много лет, а то и десятилетий мертвого мяса.
Я силился придумать подходящий ответ. Мои руки вдруг потеплели и даже разогрелись. Мне было очень стыдно. На языке пусто, я заблудился без воды в этой пустыне.
Разрывая цепи моей неловкости, мясник сказал: А ведь мог водить грузовики. Водил же в армии. Вот и занялся бы с самого начала. Хотя бы руки не мерзли.