Повертев над головой дубьем с привязанными к нему пленниками, Простаков положил его обратно в козлы и, тяжело дыша, стал оглядываться. Никого, пустая поляна. Только Витек стоит на коленях и трясется.
– Ты чего? – подошел к нему Леха.
– Да вот, думаю, хорошо, что ты меня не задел.
Илья Муромец взглянул на часы Резинкина.
– До вечерней поверки осталось двадцать минут. Мы не успеем.
Фрол пожаловался:
– Слушай, мы целый день тут привязанные, у меня ноги отекли.
Отлепили пластырь и со рта Глашки. Она тут же завизжала, потом сделала несколько глотков, успокоилась и, наклонив голову набок, замерла.
– Ну вот, у нее, наверное, обморок, – сообщил Леха, похлопав девчонку по щеке; при этом голова ее, свесившаяся в сторону земли, несколько раз дернулась наверх и снова вниз. – Ни фига, ничего не чувствует.
– Давайте по-быстренькому выбираться отсюда!
Послышался топот и матерные крики.
– Это бегут к нам! – Леха подтолкнул Резинкина к дальнему, явно более легкому концу бревна. – Подсаживайся под козлы, поднимай бревно и бежим!
Леха сам взвалил на себя тяжелый конец, тот, ближе к которому были привязаны пленники, и парочка понеслась к лесу, благо с каждым мгновением становилось все темнее и темнее. Резинкин, пробежав метров пятьдесят, кряхтя и пыхтя, сообщил Лехе, что он больше не может. На что здоровый бугай посоветовал забыть «не могу» на ближайшие двадцать минут.
Кое-как они вломились в кустарник, и тут Фрол начал ойкать и материться.
– Вы, уроды, вы мне всю рожу поцарапали ветками!
Глашка присоединилась к нему:
– Осторожнее, придурки! Осторожнее! Вы не представляете, как это больно!
– Лучше бы спасибо сказали, – бормотал Простаков, таща на себе тяжеленную ношу и подгоняя держащегося за хвост столба Витька. – Лягушек живых не наелись, и то хорошо. А то эти французские казни, они мне не по душе. Как думаете, мужики, убил я там кого-нибудь?
– Да не боись, они живучие – наркоманы, проститутки.
– Кого ты назвал проституткой?! – взвизгнула Глаша и тут же получила веткой по башке. – А-а! – воскликнула она.
– Вот-вот, – Леха улыбался в темноте, – не рыпайся и не повизгивай.
Шли быстро.
– Слушай, может, развяжем меня? – предложил Валетов. – А то уж веревки больно кожу трут.
– Молчи, мы должны успеть до начала вечерней поверки. Если облажаемся, нам лейтенант вставит, а ему – комбат. Понял? Из-за тебя, из-за урода, будут все трахаться. Кстати, что вы там делали столько времени? Неужели уйти было нельзя?
Валетов молчал. Резинкин, держа свой конец, начал хохотать. Глаша возмутилась:
– Ну и что тут такого? Ты что, маленький, что ли? Задержались немного.