— Или? — покосился на него пограничник.
— Или русская разведка, — решившись, выдохнул Ярослав. Капли пота выступили у него на лбу, и он небрежно смахнул их ладонью. — Я никому здесь не рассказывал ни о баскетболе, ни о Блажковых. Говорите прямо: что нужно?
— Помочь. Потом, возможно, придется уйти в лес. Согласны?
Томашевич откинулся назад и уставился в небо, дымя сигаретой. Семенов сидел рядом, ожидая ответа. Казалось, словак совершенно забыл, что он тут не один, и продолжал все так же лежать на спине, закинув за голову длинные сильные руки. Наконец он глухо ответил:
— Что я должен сделать?
— Узнать маршрут полета, день и час вылета. Надо полагать, в Берлин отправляется оберфюрер Бергер, — объяснил пограничник. — Сегодня к вам подойдет немецкий офицер и вы дадите ему машину. Встреча с ним у Варшавского шляха, на перекрестке с дорогой к озеру. Знаете?
Ярослав кивнул: да, он знает это место, достаточно глухое, куда даже патрули редко заглядывают.
— Как я его узнаю? — спросил он. — И где мне потом вернут машину?
— Узнаете, — засмеялся Семенов, — а авто получите там же. Оно будет стоять и ждать вас. Даже лучше, оставьте машину в этом месте в восемь вечера, а рано утром заберете. Договорились? Так меньше риска.
— В лесу я стану пленным? — поднимаясь и отряхивая мундир, мрачно поинтересовался Томашевич.
— Нет, — твердо ответил Павел Романович. — Не забудьте про дату и время вылета, и о маршруте. Чем скорее это нам станет известно, тем скорее кончится ваша служба у немцев. Мы сами найдем способ сообщить о времени и месте нашей новой встречи. Надеюсь, оберфюрер вылетает не завтра?
— Дня через два-три, так говорили. Я могу ехать? Вас подвезти?
— Спасибо, я пешочком. Если в следующий раз придет другой человек, он передаст вам привет от пана Казимира…
Спрятавшись в кустах, Семенов видел, как Ярослав закрыл крышку капота, потом сел за руль и несколько минут не трогался с места, положив руки на баранку и глядя перед собой — о чем он раздумывал? И будет ли сегодня вечером стоять на условленном месте большой черный автомобиль начальника аэродрома? Наконец хлопнула дверца, заурчал мотор, машина, пятясь задом, выползла на дорогу и унеслась к городу, подняв за собой шлейф пыли.
Опять тишина, щебечут в ветвях птицы, гудит далеко в небе немецкий самолет — и ни души вокруг.
Прихода Анны Нина ждала с замиранием сердца — все валилось из рук, внутри образовалась сосущая пустота и мелкая дрожь во всем теле, как от озноба. Даже порезала щеку клиенту, правда не сильно, скорее оцарапала немного, но все равно раньше с ней такого не случалось — при любых обстоятельствах она могла брить и стричь хоть с завязанными глазами. С другой стороны, какие уж такие случались в ее жизни обстоятельства? Что всем досталось на долю, то и ей: сначала жили при панах, потом два года при советской власти, а после пришли немцы. И всегда она чувствовала себя какой-то ущербной, что ли: панские власти смотрели косо на белорусов и русских, пришли Советы и стали подозрительно относиться к жившим при панах, да еще мелким предпринимателям, в разряд которых попала и Нина, как совладелица маленькой, всего на два кресла, парикмахерской, а для немцев вообще не существовало людей, кроме них самих, — остальные так, что-то вроде рабов или бессловесного скота, с которым можно поступать, как заблагорассудится. Вечный страх, вечная неуверенность, постоянное ожидание неприятностей поневоле приучили уходить в себя, замыкаться, искать забвения в мелочах жизни.