Словно не слыша, она поймала его руку, поднесла ладонь к остекленевшим глазам и прошептала:
— Ты ранен?
Он постарался ее успокоить:
— Ожоги заживут.
— Ожоги? Откуда? — Она с усилием выталкивала слова.
— Схватился за что-то горячее. — Он убрал руку и добавил со сдержанной иронией: — Но есть кое-что и погорячей.
Она еле слышно засмеялась. Слабая копия смеха, украшавшего существование всех, кто знал ее. Ласково касаясь его лица пальцами с почерневшими ногтями, женщина прошептала:
— Мой бесстрашный Джок. Ты никогда… — Слова вырывались с хрипом, она сражалась за каждый глоток воздуха, который, казалось, никак не мог добраться до легких. Ее пристальный взгляд блуждал, словно она потеряла точку опоры; потом глаза закатились, почти исчезнув под веками.
— Джой! — позвал он, — скажи что-нибудь. — Он вдруг испугался, что она не сможет говорить. В это время ветер стих и перестал бешено хлопать брезентом. Человек легко коснулся щеки женщины и поцеловал в макушку, как поцеловал бы Джок. — Поговори со мной, Джой.
Она спокойно задышала, на лицо вернулись легкие краски, губы прошелестели:
— Никогда… — Смех был больше похож на кашель, и все же это был именно ее смех. — Никогда не узнаешь, Джок, любимый.
Девлин О'Хара — это был он, а не Джок, — готов был стать кем угодно, даже возлюбленным:
— Ты мне нужна, очень нужна, моя радость.
Она кивнула и опустила голову.
Ветер почти совсем прекратился. Из своего ненадежного укрытия Девлин оглядел снежную пустыню, зубчатую груду камней, выступающие из-под снега скалы. Плотнее закутав женщину в изодранную одежду, которую ему удалось выхватить из горящего самолета, он покачивал ее на руках и думал, вспоминал… и слушал.
Ладонь женщины легла на его губы, пальцы скользнули по подбородку.
— Нет! Я знаю, я обещала, но доктор думает, что вред от ревматической лихорадки…
Ее голос набирал силу, он слушал веселую речь, живость которой разительно противоречила серому оттенку ее кожи.
Долго еще после того, как рассказ был окончен, он держал ее в объятьях. Она уснула, он долго глядел на нее, а потом тоже уснул.
Когда он проснулся, был уже день. Он поверил у нее пульс. Сердце билось очень слабо, но все же билось.
Освободившись из ее объятий, он выбрался из укрытия, задержавшись лишь для того, чтобы сориентироваться. Собрал все свои силы и начертил на рыхлом снегу сообщение. Весь потный от усилий, побрел, шатаясь назад, в убежище, к Джой.
Она не проснулась, не пошевелилась, когда он прижал ее к себе. Не очнулся он и когда «Лама», высотный спасательный вертолет, пролетел над ними так низко, что лопасти смели его сообщение. Они не отреагировали, когда первый из команды вертолета достиг убежища. И не услышали ликующий крик: