– Я и сам знаю, что всё закрыто, – терпеливо объяснил дознаватель. – Но я ведь не об этом. Вот ты, положим, родишь, Наташа, от какого-нибудь честного мужчины…
– Чего? – не поняла она.
– Ребенка, – уточнил Василий Карлович, чтобы не было сомнений. – А душа твоя будет отягощена воровством. Как ты будешь сказки ему рассказывать, своему дитяте? Как в глаза посмотришь, как по головке погладишь?
– Для ребенка мужик нужен, – с отвращением напомнила Маркитантова, – а не козел в ментуре.
– А разве у тебя нет козла? – терпеливо продолжил допрос Василий Карлович. – Сколько у тебя их было, этих козлов-мужиков? Пальцев на обеих руках хватит, чтоб пересчитать?..
Наташка молчала, прислушиваясь к мыслям в горячем сердце. Потом зачем-то растопырила руки и подняла ноги, пытаясь растопырить пальцы на ступнях.
– Всего двадцать? – сосчитал Неволин. – Точнее, девятнадцать, потому что два пальца на ноге у тебя сросшиеся… Мало. Ты почти девственница.
Ноги ее были обуты в китайские босоножки из почти натуральной кожи, так что сосчитать предполагаемых кавалеров было делом примитивно арифметическим.
– Да не в этом дело, – сказал Мошкарев. – Последний в реанимации лежит. И случилось это именно в тот вечер, когда Маркитантова принесла с завода свои чушки.
– Что же случилось в тот романтический вечер? – поинтересовался дознаватель.
– Был нанесен удар по голове сожителя каким-то тупым предметом. Предположительно, чушкой или сковородкой.
– С тефлоновым покрытием? – уточнил Неволин.
Наташка, услышав неприличное словосочетание, только передернула плечами и оттопырила нижнюю губу.
– Чугунной лупила. Наотмашь. А тефлоновой у нее отродясь не бывало, – сообщил Мошкарев.
– И это всё? – осведомился Василий Карлович, испытав внезапно смертельную скуку.
– Почти.
– Что еще?
– После этого она принесла фекалии из нужника и обмазала ими холодильник.
– Снаружи?
– Изнутри.
Василий Карлович задумчиво забарабанил пальцами по столу. Поглядел на голую стену и пожалел про себя, что уничтожил портрет Фейербаха.
– Ну это уже родовое, – сказал он, – не видишь, у нее же вырождение написано на лице.
– Чего? – не поняла Наташка. – Чего говорите, не пойму…
– Мать и отец гуляли? – спросил он кротко.
– Какой отец? Вы чего?..
– Вот-вот. И я об этом. Всё. Садись в мое кресло!
Неволин порывисто встал и одернул на спине мятый пиджак.
– Ты что, не слышала? – переспросил он грозно. – Садись в мое кресло, говорю! Руководить будешь!
У Мошкарева от удивления отвисла челюсть. А Неволин насильно посадил Наташку за свой рабочий стол, вдавив в кресло, так что кости ее затрещали.