Но ее слишком страшило возмездие, поэтому дело не шло дальше коварных замыслов.
Вот и теперь она всем телом ощущала знакомый холодный ужас. Что она могла поделать? Невыносимо видеть эти побои. Сейчас она вернется в дом и заслонит собой маму.
Врешь, никогда ты на это не отважишься, сказала она себе и снова разрыдалась. Она просто трусила, видя злобу отца, и становилась сама себе отвратительна.
Значит, избиения начались снова. В последние годы Эммитт было присмирел и не раз говорил, что встал на путь истинный.
Он бросил пить. Когда в деревенской церкви шла служба, он непременно сидел на передней скамье и требовал, чтобы жена и дочь были рядом. И все же Кейт знала, что в глубине души он остался прежним: угрюмым, холодным, чужим. Вся разница заключалась в том, что теперь он вечерами просиживал над Библией, а не над бутылкой.
Почему же он снова сорвался? Разозлился из-за денег? Повздорил со священником? Все может быть. Но одно Кейт знала точно: мать стала слишком слаба; если он опять возьмется за старое, она долго не протянет. Прямо хоть сдавай его шерифу. А что, это мысль, подумалось ей.
Надо бы с кем-то посоветоваться, но кому доверить свое горе? Никто не поймет, даже Энджи. И потом это так унизительно. Самолюбие никогда не позволило бы ей выдать семейную тайну.
Конечно, все кругом догадывались, и в первую очередь Энджи с матерью. Опухшее от слез лицо Кейт, загнанный взгляд, старые латаные платья выдавали беду дома Колсонов. В выразительных глазах Энджи нередко читался немой вопрос, но она никогда не требовала у Кейт объяснений.
Боже праведный, как же быть? Кейт зарылась поглубже в пахучее сено, сотрясаясь от рыданий. Она не находила ответа.
— Кейт, ты тут? — донеслось до нее.
Рыдания застряли у нее в горле. Она подняла голову и несколько раз моргнула, чтобы прогнать слезы. Наверно, послышалось. Ведь мать сейчас, должно быть, лежит в постели с мокрым полотенцем на разбитом лице. К тому же она никогда прежде не выходила разыскивать Кейт.
— Кейт, где же ты?
Ошибки быть не могло. Кейт хотела выпрямиться, но движения давались ей с трудом. От слез она обессилела.
— Я здесь, мама, — отозвалась она.
Кейт заставила себя подняться на ноги, откинула мокрые пряди волос и вытерла слезы.
— Как ты, девочка? — спросила Мейвис.
Кейт не ответила. Она вглядывалась в лицо матери. Даже в полумраке сарая на щеке отчетливо виднелся багровый кровоподтек. Тусклые седые волосы, стянутые в узел на затылке, и поблекшее лицо с мелкими заострившимися чертами делали ее похожей на птицу. Кейт ростом пошла в отца. От матери она унаследовала только темно-карие глаза и большую грудь.