Еще более сложное чувство — внутренний кураж: отчего он приходит, ты и сам не знаешь. Но вдруг начинаешь гарцевать и выдавать лучшую игру на задрипанном стадиончике при пустых трибунах… «Каталы», «игровые», которые работают в поездах, на курортах, ничего общего с настоящими игроками не имеют. У этих трезвый расчет и жульничество. Все построено на том, чтобы обмануть партнера — крапить карты, иметь систему оповещения, ну и так далее. Я же говорю об игроке в духе Достоевского.
Риск футболиста очень высок. Он постоянно находится в зоне опасности — удается ли игра, удается ли сезон, удастся ли жизнь. Собственно, все потом у него строится по этому же принципу. И многие трагические уходы с пьянством и подзаборным концом — это все из серии игр, из серии куража, но уже со знаком минус. «Да, все они живут, а я вот буду спиваться, и пусть они меня жалеют, помня, как я играл. Попью у них на глазах, пусть видят, как я переживаю, как опускаюсь.— с этого начинается момент рисовки спивающегося футболиста, но потом, когда он видит, что никому это не нужно, он еще больше вживается в это состояние. А далее уже ни ему до внешней среды, ни внешней среде до него нет дела. И все. Только сильные люди могут в конце концов выйти из этого штопора.
Однако, у многих футболистов характер, воспитанный на поле, в постоянной драчке, возне, с необходимостью мгновенно разрешить ситуацию, принимать решения, остается уже на всю жизнь. Знаю, что многие известные игроки московского «Динамо» стали в свое время высококлассными дипкурьерами — это довольно ответственная и опасная работа. Но большинство становится тренерами, таким образом до конца дней своих продолжая игру. И действительно — то, что было сформировано футболом, помогает в жизни. Причем это уже происходит спонтанно, потому что ты по-иному не можешь реагировать на удары и сюрпризы действительности. Ага, тебя наказали, а ты ему в оборотку, ага, он тебя обводит где-нибудь на пятачке кабинетной работы, а ты думаешь: «Да неужели я этого кабинетного червяка не обыграю на его поле? Нет проблем».
Никогда не забуду, как ко мне, автору уже двух книг и члену Союза писателей, пришли с обыском местные гэбэшники. Они перед этим перехватили меня в городе. Я шел по улице. Возле гостиницы «Украина» ко мне подкатила черная «Волга», и меня втолкнули на заднее сидение как раз между двух жлобов. «Александр Петрович, надо проехать и поговорить…» Привезли меня за город в райотдел милиции. Мне было отвратительно, и я не чувствовал за собой никакой вины. В милиции сидел какой-то хмырь невеселый и пара ментов в форме. «Нам нужно взглянуть на вашу квартиру, ходит слушок, что у вас там кое-что имеется…» У меня не было тогда таких замашек, как, например, потребовать ордер, а иначе, мол… Я четко знал, что если им надо посмотреть и в чем-то убедиться, они это сделают даже ночью, когда ты будешь спать и не заметишь этого. Знал, что у меня дома нет ничего, кроме мелочей, ибо всегда понимал, чем занимаюсь и что могут прийти. И вот тут, что называется, я поймал кураж. Мне захотелось поскорее раскрутить их, узнать, а что же они имеют против меня. Надо было брать инициативу в свои руки: взыграл футбольный азарт. Я сказал, мол, о’кей, только прошу, поскольку у меня мать старенькая, милиции быть не в форме, а то ей плохо станет. Они тут же быстро переоделись, и два мента с двумя гэбэшниками на двух машинах поехали ко мне домой. Я сказал матери, что пришли приятели по делу. Мать поставила на стол в моей комнате бутылку сухого вина, я закрыл дверь, врубил Челентано и лег на тахту. Мастерилы из «конторы» начали свое дело. Они перевернули все книги и рукописи. В итоге нашли сборник Марины Цветаевой лондонского издания и две мои рукописи еще не изданные. То, что нужно было, они принесли с собой. Этого я не ожидал и протокол об изъятии у меня «Доктора Живаго» не стал подписывать. Вот здесь я попросил показать ордер, они помахали перед глазами какой-то бумажкой, собрали все в кучу, сказали, что заставят меня подписать протокол в другом месте, и ушли.