Губы завоевателя искривились в усмешке:
- Да, ты в замке Аверон. И что ты скажешь о нем его хозяину?
Вальгаст на миг задумался, а затем ответил так, как только и мог ответить насмешник, бродяга и ниспровергатель прогнивших авторитетов:
- Должно быть, он такой же большой, как твоя жадность, Хейд... и такой же темный, как твоя совесть!
Один из стражников, сопровождавших Вальгаста, размахнулся для удара, но повелитель вампиров запрещающе поднял ладонь:
- Нет! Отпустите его.
Стальная хватка разжалась, и менестрель едва не упал - так ослабили его раны. Хейд же продолжал:
- Конечно, что еще мог сказать рифмоплет, чьи бредни достигли даже моего слуха. Должно быть, ты предпочел бы попасть в плен к какому-нибудь варварскому вождю, который бы сварил тебя в котле? Или к райксу, который посадил бы тебя в подземелье на цепь и заставил бы жрать крыс? Там бы ты не так говорил...
А Вальгаст к тому времени окончательно стал самим собой:
- Видишь ли, Хейд, я предпочел бы совсем не попадать в плен. Но уж лучше, как ты сказал - "жрать крыс", чем самому стать твоим завтраком. Одна надежда - может быть, ты мною отравишься?
- Ты слишком самоуверен, рифмоплет. И я знаю, почему - тебе нечего терять, у тебя нет ни дома, ни семьи. Такие, как ты, только и способны, что вечно бунтовать.
- У меня нет ничего? Хейд, ты зря это сказал!
- О, я знаю, что ты скажешь - у тебя есть твой народ, твоя "Родина":
- И это - тоже. А еще есть солнечный свет, и мои песни, и... но ты этого никогда не поймешь.
- Солнечный свет такой же "твой", как и чей угодно еще. А песни - что ж, может быть, я тоже хочу их послушать?
Кто-то в черном плаще сунул в руки менестрелю великолепную арфу. Вальгаст тронул, полуприкрыв глаза, струны - и сказал:
- Хорошо, Хейд. Жаль, что это не моя старая, но звонкая спутница - но я спою для тебя.
Он еще раз прикоснулся к струнам. Родился негромкий звук, шелестом рассеявшийся в темноте, среди военачальников и графов Хейда. Вальгаст больше не смотрел ни на них, ни на самого повелителя вампиров - он поднял лицо вверх, и его глаза незряче устремились туда, где за толщей каменных блоков - он чувствовал это! - сияло Солнце. Губы менестреля что-то прошептали, и он запел. Негромко, сдержанно, без особого надрыва: Но все громче и громче:
Ты пой, струна, ты плачь, струна,
В огне родная сторона,
И дом, и сад разорены,
И песни птичьи не слышны.
Ты пой, струна, зови, струна -
Ведь Родина у нас одна,
И пусть проклятье поразит,
Того, кто в битве побежит!
Восстанем, братья! Кровь за кровь!
Мечи пусть укрепит Любовь,