И Валерию Николаевичу представилось, что его любимая, милая и ненаглядная Лика, которая так греет и одна только дает смысл жизни, и голубчики птенцы, и он сам — в конуре. Она — этот ангел — безропотно терпит, дети больны, он за сто рублей целые дни корпит… Когда представилось, что придется есть впроголодь и Лику запрятать в кухне, и не болтать с Ликой в их уютной, теплой спальне, — Валерий Николаевич пришел в ужас.
И его небольшая квартира, и его родной очаг с Ликой, — этой верной подругой, заботливой женой и очаровательной женщиной, которую после семи лет он еще более любит и более влюблен в нее, чем прежде, и которая, казалось, тоже еще сильнее чувствует счастье близости и верного и влюбленного друга, — вся обстановка, все привычки, словом — все, все казалось ему таким необходимым, дорогим и близким, добытым после бродяжной жизни необеспеченных правильным заработком интеллигентных людей, что Валерию Николаевичу казалось бесцельной подлостью с его стороны лишить семью удобств…
И он снова обиженно воскликнул:
— А ты: уходи! Нечего сказать… совет!
— Так оставайся…
— К сожалению, должен… Понимаешь: должен! Ты, небось, не уходишь?
— Еще бы… И не думаю.
— И не думаешь!.. Или твой хомут такая прелесть?
— Такой же, как твой, дружище… И атмосфера такая же, как и твоя… И мне приходится фарисействовать, как и ты… И я, Валерий Николаич, такой же, как ты! Только не такой красивый здоровяк, как мой благородный друг, и… знаешь ли еще что? — с насмешкой прибавил Иван Иванович.
— Что?
— Меня называют ретроградом-чиновником, а тебя… либералом. Ты по временам любишь «поманиловствовать»>* о том, что было бы, если бы ничего не было, а я… помалчиваю, делаю, что велят — а ты знаешь, что иногда велят? — и получаю столько же, что и ты… Ну, а теперь… я тебе скажу, куда идти…
— Куда?
— К Лидии Антоновне!
— Зачем?
— Попроси ее разрешения послать за партнерами… Винтить пора. Право, полезнее, чем сотрясать воздух.
III
Несколько сконфуженный вошел Валерий Николаевич в спальную.
Дети уж были уложены, и Лика сидела за книгой.
— Ну что, милый, доспорились?
— Иван Иванович совсем закис, Лика, и только хихикает…
— А что?.. Да ты присядь, Валерий… О чем вы спорили?
— Да он не понимает, что можно возмущаться… Можешь себе представить, Лика?
И, присевши к Лике, Привольев поцеловал ее руку.
— Чего от него ждать… Сухой формалист и больше ничего!
— А говорит: уйди!
— Пусть он сам уйдет с своего места, — возмущенно сказала Лика. — Ты по крайней мере людям не вредишь, Валерий. Ты у меня ведь независимый… На сделки с совестью не пойдешь…