«Щенок, верно, мой!» — подумал Муратов.
«Щенок мой!» — решил про себя Быстренин.
— Это вы ловко обмозговали, Николай Иванович, насчет «парея» на сеттерка. Ай да ловко, ваше благородие! Нашему брату, матрозне, и невдомек… Больше на фарт живем, — проговорил Бугайка с едва заметной иронической ноткой в своем сипловатом, приятном голосе и лукаво улыбаясь бойкими, смеющимися глазами. — И «Ласточка» Алексея Алексеевича — форменная шкунка, и «Ястребок» ваш — «дендер» форсистый… А матросы — на то и матросы… Не оконфузят своих командиров, чтобы самим не допроситься до дерки. Я часто просил и ведь жив остался, — усмехнулся Бугайка.
— Ты чего зубы скалишь, Бугайка? — строго спросил Быстренин.
— Известно… веселый охотник, ваше благородие, и пьяница… и спешка есть… Так уж дозвольте получить три карбованца… а могарыч сам справлю…
— Пропьешь?..
— Безотлагательно, Николай Иванович…
Бугайка получил три рубля. Муратов прибавил от себя полтинник, а Быстренин дал тоже полтину и велел вестовому дать охотнику стакан водки.
Бугайка довольно сдержанно поблагодарил за могарыч и торопливо вышел.
Щенок до совместной съемки с якоря «Ласточки» и «Ястребка» находился в общем владении.
На лето щенка решили отдать одному знакомому доктору при госпитале, охотнику и умеющему воспитывать щенков очень хорошо и не без той обязательной строгости, с какой воспитывали матросов.
А пока Муратов приказал вестовому немедленно купить молока и напоить щенка.
— И эти дни хорошенько смотри за ним! И не смей ударить! — прибавил Быстренин.
— Есть, ваше благородие… Как прикажете их звать? — деликатно спросил молодой матрос, указывая пальцем на щенка.
— Скажу потом. А теперь живо молока!
И, когда вестовой исчез, Быстренин сказал Муратову:
— Надо бы сейчас назвать щенка…
— Что ж, назовем.
— Хочешь, Алексей Алексеевич, назвать «Фингалом»? ведь звучно!
— Ничего… Но, признаюсь, не очень нравится…
— Выбирай, какое тебе более нравится… Спорить не стану, Алеша!
— «Шарманом», например… Он ведь действительно charmant[17].
— Кличка подходит к щенку… Но ведь «Шарманов» в Севастополе три. У доктора — «Шарман», у Балясного — «Шарман», у Захара Петровича — «Шарман»… Случится охотиться с кем-нибудь — неудобно… Впрочем, если ты настаиваешь, Алексей Алексеевич, назовем «Шарманом», — с усиленно ласковой уступчивостью говорил Быстренин.
— Ты прав, Николай Иванович! К черту «Шармана»! Придумай другую кличку. Ты придумаешь.
После нескольких прозвищ, которые не нравились обоим лейтенантам, остановились на кличке «Друг», внезапно пришедшей в голову Муратова.