В те дни все делалось быстро. Раз уж двигатели на ядерном приводе пришлись ко двору какому-то количеству кораблей, выход из системы Луна-Терра зависел лишь от наличия экипажа. Джетмен был редкой птахой: защита урезалась до минимума, чтобы сэкономить на весе, и женатые мужчины не часто имели желание рисковать на радиоактивной сковородке. Райслинг в папаши не собирался, так что в золотые деньки бума заявок на него всегда был спрос. Он пересек и перепересек систему, распевая вирши, кипящие у него в голове, и подыгрывая себе на аккордеоне.
Мастер «Тетеревятника» его знал: капитан Хикс был астрогатором во время первого рейса Райслинга на этом корабле.
— Добро пожаловать домой, Шумный, — приветствовал он Райслинга. — Ты трезв или мне самому расписаться в книге?
— Шкипер, как можно надраться местным клопомором? Он расписался и пошел вниз, волоча аккордеон. Десятью минутами позже он вернулся.
— Капитан, — заявил он мрачно, — барахлит второй двигатель. Кадмиевые поглотители покорежены.
— При чем здесь я? Скажи чифу.
— Я сказал, но он уверяет, что все будет о'кей. Он ошибается. Капитан указал на книгу.
— Вычеркивай свое имя и вали отсюда. Через тридцать минут мы поднимаем корабль.
Райслинг посмотрел на него, пожал плечами и снова пошел вниз.
До спутников Юпитера пилить долго; керогаз класса «ястреб», прежде чем выйти в свободный полет, обычно продувается три вахты. Райслинг держал вторую. Глушение реактора в те времена производилось вручную с помощью масштабного верньера и монитора контроля опасности. Когда прибор засветился красным, Райслинг попытался подкорректировать реактор безуспешно.
Джетмены не ждут — потому они и джетмены. Он задраил заглушку и взялся выуживать «горячие» стержни щипцами. Погас свет, Райслинг продолжал работу. Джетмен обязан знать машинное отделение, как язык знает зубы.
Райслинг мельком глянул поверх свинцового щита в тот момент, когда погас свет. Голубое радиационное свечение ему ничуть не помогало; он отдернул голову и продолжал удить на ощупь.
Закончив работу, он воззвал в переговорную трубу:
— Второй двигатель накрылся. И, задницы куриные, дайте сюда свет!
Свет там был — аварийная цепь, — но не для него. Голубой радиационный мираж был последним, на что отреагировал его зрительный нерв.
Пока Пространство и время, крутясь, ставят звездный балет,
Слезы преодоленных мук серебряный сеют свет.
И башни истины, как всегда, охраняют Большой канал,
Никто отраженья хрупкие их не тронул, не запятнал.
Народа уставшего плоть и мысль сгинули без следа,
Хрустальные слезы былых богов вдаль унесла вода,