— А-а-а… — все понял Гайдабуров. — Не обращай внимания. Здесь все такие. Есть еще хуже. Ты помнишь, как открывать консервные банки?
— Помню, — пораженный вопросом, ответил Березин. — А чего их открывать?
— Ты понимаешь, я забыл. Хорошо, хоть тебя вспомнил. А вспомнил потому, что наши койки пять лет рядом стояли. Помнишь?
— Помню.
— А помнишь, как мы в самоволку бегали и нас поймали и заставили рыть окопы в полный профиль?
— Помню!
— А помнишь Маруську со склада?
— Помню!
— Ты к ней еще ходил…
— Ну… — скромно поморщился Березин.
Маруська со склада была вдвое его старше, и теперь эти воспоминания были ему почему-то неприятны. Хотя в условиях голодной казарменной жизни посетить Маруську считалось особым шиком.
Гайдабуров протянул Березину консервную банку со следами зубов по краям:
— Открой!
— А ключ у тебя есть?
— Ключ? Какой ключ?
— Хотя бы штык-нож? Или перочинный.
— Перочинный.
— Давай перочинный.
— Здесь у всех память отшибло, — рассказал Гайдабуров. — Хорошо, я еще помню, как меня зовут и для чего мы здесь находимся. А ведь большинство солдат просто ушло в тундру. Сменщик мой, Андрюха, тоже ушел. Теперь вот сижу один. Несу службу. Не знаю, что будет дальше. Понимаешь, очень мне хочется кого-нибудь обнять и придушить, но я сдерживаюсь. Все руки себе покусал.
Березин открыл тушенку, и Гайдабуров в мгновение ока проглотил ее содержимое и покусанными пальцами выловил остатки мяса и жира.
— Я ведь и мыло, и солидол пробовал есть. Напрочь забыл, что съедобное, а что нет. Мох съедобный, или нет?
— Только ягель.
— Правильно. Я догадался, наблюдая за оленями. Но он невкусный. Пресный и жесткий, как картон. Но другим и этого не надо. Они есть не хотят. Сохнут, как мумии. Вот еще один, — Гайдабуров схватился за автомат. — Этого я точно обниму!
— Стой! — удержал его Березин. — Это Костя. Костя, я здесь! — крикнул он в приоткрытую дверцу.
Костя позвал Бараско, и они залезли в кабину. Но, взглянув на лицо Гайдабуров, Костя сел с краю. Бараско оказался более демократичным. Он сделал вид, что ничего не замечает, и даже пожал руку Гайдабурову.
— Я знаю, — сказал Гайдабуров, — у меня с лицом непорядок. Но у большинства вообще дырка. А у меня еще видны черты.
Он произнес это с гордостью, словно прокаженный, у которого еще не отвалился нос.
— Да ты не волнуйся, — успокоил его Березин. — Подумаешь — лицо! У нас некоторые политики всю жизнь без лица живут, — пошутил он, — и никто ничего не замечает.
— Все началось, когда появился генерал Лаптев, — начал рассказывать Гайдабуров, поглощая содержимое еще одной банки, которую открыл Березин. На этот раз это был толстолобик, жаренный в масле. — Он всех и заразил.