- Я ещё танцевать умею, - похвасталась я, наблюдая, как юный некромант с обиженной миной сует окровавленный палец в рот. - И крестиком вышивать. Зачем же губить такие таланты?
Ишко остроту не оценил, пафосом ситуации не проникся. Он поудобнее перехватил нож, и остатки самообладания тут же ускакали в неизвестном направлении. Одна мысль о том, что сейчас тебя будут резать, как отбивную, способна превратить любого человека в рыдающую развалину. Ещё немного, подумалось мне, и некроманты получат настоящую, правильную жертву - тотальное разрушение личности, хриплое карканье вместо голоса, вопли, крики, мольбы о пощаде…
Ну нет!!!
У смертоядцев своя мантра, у нас - своя!
Русский парень от пуль не бежит!
Русский парень от боли не стонет!
Русский парень в огне не горит!
Русский парень в воде не тонет!
И хотя я не парень, у меня дедушка в Отечественную войну до Берлина дошел. Разве я хуже? Нет, русские не сдаются!!!
И если им приходится орать, они орут такое, что у неприятеля уши вянут и хвосты отваливаются.
Лардозиан внезапно замолчал и, коротко кивнув ученику, воздел руки вверх омерзительно патетическим жестом. Ишко с облегчением выдохнул, деловито ощупал моё левое запястье и коротко и сильно провёл по нему ножом. Боли я не ощутила, только прикосновение к коже чего-то твёрдого и приятное тепло, растекающееся по руке, и растерялась - лишь на мгновение - а затем во весь голос завопила:
- Наверх вы, товарищи, все по местам! Последний парад наступа-ает, врагу не сдается наш гордый "Варяг", пощады никто не желаауммффф!
Санти, не прерывая заклинания, сделал странный жест, словно перебрасывая что-то на одну руку, а затем молниеносно вычертил в воздухе знакомые линии заклинания-заглушки - треклятого пентакля Молчания, и у меня полностью отнялся язык.
"Ну не уроды ли эти некроманты?!" - в тысячный раз подумала я, пытаясь рассмотреть запястье, словно одеялом, окутанное непонятным теплом. Оно не болело, что настораживало: повествуя о ритуале, о местной анестезии Лардозиан и словом не обмолвился, наоборот, напирал на то, что Избранница должна страдать как можно дольше - в этом, мол, вся соль жертвоприношения и залог успеха. Ишко, смешно заломив брови, слова полоснул меня по руке, но боли по-прежнему не было. Тепло поползло к локтю, от локтя к плечу, и я, изловчившись, вывернула шею… и, как баран на баобаб, уставилась на совершенно не повреждённую кожу запястья: ни крови, ни следа надреза, а на белой ткани рукава проступает тонкая паутинка, сплетенная из светящихся голубоватых нитей.
"Ни фига себе…" - хотела сказать я, но пентакль держался крепко.