— Только от этого соседства его отделяет непроходимый овраг, — с насмешкой сказала она. — Ничего из этого не выйдет.
— Возможно, ты права.
Но по тону его голоса было ясно, что его особенно не интересует, права она или нет. И Кэтлин замолчала. Ее это не касалось, в конце концов, неважно, что или где он построит.
Полная луна поднималась над горизонтом — оранжево-золотая и сверкающая. Ее отражение слегка дрожало на тихой глади озера. Она напоминала поверхность античного зеркала, слегка вогнутого в одном месте и выпуклого — в другом, что было причиной искаженного отражения. Ее свет посылал гигантские тени, они ползли через пляж, тропинки и коттеджи.
У Кэтлин обычно перехватывало дыхание при виде молчаливо драматичного восхода луны на озере, ее абсолютной, совершенной красоты — любовалась ли она ею из лодки на озере, смотрела ли на нее, завернувшись в одеяло на пляже или с веранды коттеджа Колдуэлла, когда Пенн обнимал ее.
Она слегка повернула голову, и дыхание ее стало учащенным, при этом она испытывала почти физическую боль. Нет, это не было плодом ее воображения. Это было так естественно, когда он подвинулся к ней ближе и нежно обнял ее за плечи — какое-то мгновение она даже не чувствовала его прикосновения. Но она стояла в кольце его рук и слышала, как бьется его сердце. Если бы она захотела, чтобы он поцеловал ее, ей достаточно было бы поднять к нему лицо.
Не будь дурой. А потом из глубины сознания вдруг непроизвольно возник вопрос: а кто ей запретит наслаждаться жизнью? Луна, чудесная ночь, спокойное озеро, мужчина и женщина — все, что необходимо для этого. И хотя уже никогда ничего не может быть между ними, нет причины отказываться от обычного поцелуя.
Его губы были ласковыми, теплыми, подвижными и нежными. Это был мягкий поцелуй, без намека на силу или власть, в нем отсутствовала мольба или просьба. Похоже, он был уверен, что она сделала свой выбор так же свободно, как и он, и что она наслаждается этим — тоже без принуждения или страха и без обещаний и залога верности…
Только теперь она вдруг поняла, какие чувства нахлынули на нее, когда она узнала, что он, может быть, вовсе не останется в Спрингхилле. Это не было чувство облегчения, как она тогда считала. Это был страх — такой глубоко затаившийся в ней страх, что она сначала не отдавала себе отчета, что это такое; и такой сильный, скорее похожий на панику.
В течение десяти лет она пыталась уверить себя, что Пенн для нее ничего не значит. И она почти поверила в это. Вернулась к прежней жизни, после того как Пенн отверг ее, и нашла человека, которого еще могла бы полюбить. А теперь все это оказалось обманом. Даже в тот вечер, когда Маркус сделал ей предложение, она сердцем понимала, что это ложь. Потому она и колебалась, вместо того чтобы сразу дать ему ответ.