Когда прохладные синие стёкла окон стали розоветь, в дверь громко постучали. Женщина проснулась, соскользнула с рук мужа, распахнула дверь и увидела Константина.
– Нам пора, – сказал он сурово, боясь взглянуть в огромные, испуганные глаза своей любви, повернулся и медленно стал спускаться по лестнице.
Женщина с отчаянием захлопнула дверь. С минуту в растерянности стояла посреди комнаты, потом подошла к стене и остановила часы.
– Иди, – сказала она мужу, – иди и будь спокоен. Знай, одному тебе я разрешу снова пустить их. Теперь только удары моего сердца будут считать долгие часы нашей разлуки. А если ты не вернёшься, я остановлю своё сердце, как этот маятник.
И она отвернулась, чтобы не видеть, как уходит из дома её муж.
Кто забудет, каким жестоким и упорным был наш враг, сколько пепла, крови и слёз пало на нашу землю. Тысячу четыреста восемнадцать дней шла война. Тысячу четыреста восемнадцать дней в дверь квартиры той женщины не стучал почтальон. А она и не ждала его стука. Она ждала свою жизнь.
И вот, когда в небе над городом расцвели красивые букеты последнего победного салюта, женщина надела своё белое свадебное платье и села под часами.
Шли дни.
Однажды вечером она услышала на лестнице тяжёлые шаги могучего человека. Так ходил один мужчина на свете – её муж. Женщина закрыла глаза и, почти теряя сознание, протянула руки к пришедшему. Открыла глаза. Перед ней стоял Константин. Огромный, суровый и совсем седой. Он внимательно оглядел комнату, не спеша подошёл к часам и… тронул маятник. Тик-так, тик-так – словно громом наполнился дом.
– Что ты сделал? – плача, закричала женщина.
– Сначала ты выслушай меня, – спокойно ответил мужчина. – Мы возвращались вдвоём, Саша и я. В тот день нам не повезло. Разогнали большую группу бомбардировщиков, пять сбили, но сгорели и два наших ястребка. Досталось и мне. И вдруг у линии фронта на нас наткнулись два фашиста. Это были отчаянные парни, и машины у них были с яркими знаками, на борту одного нарисована кобра, у другого – туз пик. Саша приблизился. Наши взгляды встретились. Моя искалеченная машина медленно теряла высоту, почти не поддавалась управлению, она могла лишь одно: кое-как доползти до нашего аэродрома. Я сказал: «Саша, ты же знаешь, чем я тебе помогу?» – и ударил кулаком по приборному щитку. «Уходи, – отозвалось в моём шлемофоне. – Прикрою».
Мы попрощались.
Саша резко набрал высоту...
Я кое-как посадил машину на своём поле, стал разворачиваться, чтобы освободить полосу для Саши, но моя калека завалилась на крыло. Ребята помогли вылезть из кабины и сказали, что Сашу ждать не надо...