А Птицелов, не говоря ни слова, встал и ушел в противоположную часть бомбоубежища. Он понимал, что рискует навлечь на себя гнев начальства. Причем шефов всех трех основных секторов сразу. Но он не мог больше оставаться вместе с ними. Какая, массаракш, карьера?..
У него друг погиб! А они — «от судьбы не побегаешь» Птицелов сел на свободные нары, обхватил голову руками. Уставился красными сухими глазами на разношерстную толпу сотрудников Отдела «М». И сидел так час или даже дольше. Сидел до тех пор, пока вновь не ожили динамики системы оповещения:
«Внимание! Говорит Штаб гражданской обороны Столицы! Отбой тревоги! Внимание! Отбой тревоги!»
От общежития на территории Департамента специальных исследований до скромного трехэтажного, если не считать подземных уровней, здания Отдела «Массаракш» рукой подать, и Птицелову не часто приходилось пользоваться транспортом. Тем более что персонального средства передвижения ему не полагалось. Да и вообще из-за проблем с финансированием таковые могли себе позволить лишь глава Отдела, да начальники секторов. Поррумоварруи разъезжал на черном лимузине модели «С-16», который сам же профессор без всякой почтительности именовал «имперским хламом». У Фешта был прекрасный пандейский двухколесный «Зартак» — нечто среднее между мотоциклом и автомобилем. Остальные довольствовались кто мотоциклами, а кто и велосипедами. У Птицелова не было даже велосипеда, но он не слишком жалел об этом. Если приходилось выбираться в город, ходил пешком или втискивался в общественный транспорт. Иногда подбрасывало начальство.
Столица не то чтобы нравилась Птицелову, но притягивала его. Своей многолюдностью, разнообразием строений. Он никак не мог привыкнуть, что такой большой город и не в руинах. Ни грязь переулков, ни толчея на тротуарах, ни вечный смог над крышам, ни промозглая сырость не смущали мутанта. К грязи ему не привыкать, а толчея — ничто по сравнению с теснотой делинквентского барака. Да и смог пополам с дождем — сущие пустяки, если вспомнить дрожание радиоактивного воздуха над Стеклянной Плешью или безжалостный зной мангровых джунглей в устье Голубой Змеи. а не разворочено ядерным взрывом, как за Голубой Змеей. В театрах пели или разыгрывали эпизоды вымышленной жизни — пели люди, а не ветер, несущий радиоактивную пыль; лицедействовали настоящие актеры, а не полусумасшедшие выродки. В кинеме кривлялись на экране, а не на сцене, как в театре. Птицелов не особенно понимал разницу между этими двумя способами развлечь праздную публику, но в кинему заходил реже. Его смущали таблички «Не для мутантов». И хотя никто не заставлял его на входе снимать ботинок, каждый раз Птицелов чувствовал неловкость, вплоть до поджимания всех двенадцати пальцев.