Немец помолчал секунду, Люсиль не сказала ни слова, и постоялец, похоже, огорчился. Он высунулся из окна, поклонился Люсиль и весьма церемонно осведомился:
— Я причиню вам большое неудобство, мадам, если попрошу у вас разрешения собрать немного клубники на ваших грядках?
— Вы здесь у себя дома, — ответила Люсиль традиционной формулой, прозвучавшей весьма ядовито.
Офицер снова вежливо поклонился, благодаря ее за ответ.
— Уверяю вас, я никогда бы не позволил себе просить разрешения для себя, но Буби обожает клубнику. Считаю нужным вам сообщить, что собака французская. Мои товарищи нашли ее в покинутой нормандской деревушке во время боя и оставили у себя. Не откажите в клубнике соотечественнику.
«И он, и я выглядим идиотами», — подумала Люсиль и сказала без околичностей:
— Выходите в сад вместе с собакой и рвите все, что вам вздумается.
— Благодарю, мадам, — радостно откликнулся офицер и тут же шагнул через окно в сад, собака прыгнула за ним следом.
Оба поспешили подойти к хозяйке, на губах у немца играла улыбка.
— Не сердитесь за мою нескромность, мадам, но ваш сад, цветущие вишни показались бедному солдату раем.
— Вы провели зиму во Франции? — спросила Люсиль.
— Да, на севере. Из-за дурной погоды сидели в основном в казарме, в редчайших случаях заглядывали в кафе. Я жил у одной молодой женщины, она только что вышла замуж, и спустя две недели ее муж попал в плен. Стоило ей встретить меня в коридоре, она начинала плакать, и я чувствовал себя преступником. Но чем я виноват? Я мог бы ей сказать, что тоже женат и война разлучила меня с женой.
— Вы женаты?
— Да. Вас это удивляет? Я женат уже четыре года, и четыре года на войне.
— Но вы так молоды!
— Мне исполнилось двадцать четыре, мадам.
Они помолчали. Люсиль снова принялась вышивать. Офицер, встав на одно колено, рвал с грядки ягоды, складывал их в пригоршню, а Буби съедал, утыкаясь влажной черной мордой в ладонь.
— Вы живете вдвоем с вашей досточтимой матушкой?
— Со свекровью, а муж в плену. Для клубники вы можете попросить тарелку.
— Конечно, тарелку! Спасибо, что надоумили, мадам!
Немец вернулся через несколько секунд с большой синей тарелкой и вновь принялся собирать клубнику. Тарелку, полную ягод, он поднес Люсиль, и она взяла несколько, сказав, чтобы он сам съел все остальное. Молодой человек, опершись спиной о ствол вишневого дерева, стоял перед Люсиль.
— У вас очень красивый дом, мадам.
Солнечный свет, смягченный легкой дымкой, придал дому смугло-золотистый оттенок, и Люсиль вспомнила, что такими же загорелыми иной раз бывали яички, и тогда они казались ей вкуснее, чем белые, какие обычно несли куры. Вспомнив детство, она невольно улыбнулась, а потом внимательно оглядела дом: сизая черепичная крыша, по фасаду шестнадцать окон, благородно прикрытых ставнями из опасения, как бы от лучей весеннего солнца не выцвели ковры в комнатах; на фронтоне заржавевший колокол, который никогда уже не звонит, а под ним застекленный фонарь, и в стеклах отражается небо.