— Захады! — перед Мишкой открылась боковая дверца кабины, и орк жестом пригласил Мишку на сидение рядом с собой. Мишка, тяжело переставляя ноги, подошел к автомобилю и упал на сидение. В кабине по-прежнему терпко пахло уксусом, луком и свежим самогоном.
— Паехалы! Слюшай, скажи, куда ехат — сразу давэзу, да! Гавари, дуруг, куды едем!
— В общежитие, — сказал Мишка, едва ворочая языком. Совершенно равнодушно он подумал, что более всего похож сейчас на пьяного. — На Лесную.
— Ай, паэхалы! На Лэсную, так на Лэсную! Скажи сичас — едем в Сан-Францисько, прямо в Сан-Францисько поедэм! — орк вдавил педаль и, издав залихватский свист, рванул свой грузовичок с места.
Внезапно на ветровом стекле появились длинные полоски дождевых капель. Хляби небесные разверзлись над Городом. Грузовичок несся по лужам, вздымая вокруг себя водяные крылья. Фонари и светофоры сияли в мокром тумане радужными пятнами.
— Ай, как люды говорят: дождь в дарогу — харошая прымэта!
Улицы были темны, пусты и унылы. На том месте, где у людей располагается душа, у Мишки зияла огромная темная пропасть, и в нее проваливались все его мысли, чувства и переживания.
— «Нэ тэряйте скорость на выражах!» — завопил орк, вписываясь в крутой поворот. — Дэржись, дуруг! Помнить будэшь, как я тебя домчу! Помни всэгда этот день, дуруг! Рэбенок сэгодня родился в нашэм плэмени! Хороший дэнь, да!
Мишку тряхнуло, словно от разряда электричества.
— У вас родился. А у меня умрет, — сказал он и согнулся пополам, прикрыв лицо руками. Он не издал ни звука, но слезы полились из глаз ручьем. Мишке не было стыдно. Ему было только больно. Очень больно.
Он не почувствовал, как орк остановил грузовик.
— Эй, дуруг… — орк осторожно тронул его за плечо. — Нэ надо так, дуруг… У нас так говорят — смерть зилая, но слэпая… Если сразу нэ сиела, второй раз может и нэ найти…
Мишка шевельнул плечом, стряхивая руку орка. Ему не надо было утешений. Он хотел испытать сейчас всю боль, какая только есть на свете. Только эта боль не давала ему забыть сейчас, что он еще жив.
И вдруг что-то произошло. Мишка не смог бы объяснить, что именно, но все кругом изменило, казалось, и суть, и форму. Автотоннель, расцвеченный пунктиром галогенных светильников, сделался необъятным и гулким, точно своды готического собора. Каждый звук эхом отдавался в вечности. Шум дождя снаружи напоминал о временах Великого потопа. А на Мишку смотрел вовсе не зеленокожий орк в замызганном комбинезоне и с глупым акцентом, а древнее существо, в чьих глазах отражалась вековая мудрость всего орочьего племени. И… что-то еще.