Так вот, этот улыбчивый старикашка встретил высказанную вслух мысль собеседника жутковатым оскалом трупа и ответил вопросом на вопрос, а насколько, собственно, Сима уверен в том, что глухие капюшоны его подельников не скрывают, скажем, рыжих волос. Подобный поворот застал Симу, мягко говоря, врасплох, но заставил лишний раз задуматься о хитросплетениях человеческих судеб. И сделал, как водится, еще более подозрительным ко всем и всему.
В другой раз тот же Скелли в шутку намекнул на то, что существуют снадобья, точнее, травы, отваром которых можно прекрасно исправлять природу и, скажем, время от времени просто брать и подкрашивать волосы. Например, чтобы скрыть возраст и седину. Или что-нибудь еще. Сима взял эту интересную «шутку» на вооружение и довольно скоро обнаружил, что его сопернику, родному сыну Йедды и Томлина по прозвищу Павлин, каждые три-четыре дня по вечерам действительно подкрашивают волосы. Кадмон был в два раза младше Симы, так что ни о какой седине речь идти не могла. Причиной было нечто другое. Отчаянное любопытство взяло верх, и Сима, отчетливо понимая, что подобное, с позволения сказать, расследование может дорого ему обойтись, воспользовался случаем, проник в покои сводного брата, отыскал на полу под кроватью несколько длинных волосков и позже попытался вернуть им исходный цвет. К счастью, у него ничего не вышло. Если это и в самом деле была краска, она отказывалась сходить. Так же как отказывалась покидать мозги Симы мысль о том, что не только в какой-то момент своей бурной истории, но и сегодня, сейчас вабоны и шеважа связаны гораздо более прочными узами, чем может показаться непосвященному. Идея эта, конечно, причиняла Симе почти физическую боль, поскольку он считал, что знает предостаточно, чтобы по праву причислять себя, наоборот, к самым что ни на есть посвященным, а тут смотри, какая незадача: щепотка травки, пузырек черно-бурой краски, закрытые двери — и вот уже он раскланивается с дикарем, который не только не трепещет перед ним, но и преспокойно раздает приказы. Сима даже попытался в следующий раз распознать принадлежность носителей капюшонов к шеважа по особенностям произношения, однако ничего, кроме картавости, так и не обнаружил. Речи шеважа он, разумеется, тоже никогда не слышал и никогда не хотел услышать, а потому понятия не имел, о чем все это говорит. Картавых среди вабонов тоже хватало.
«Нет, не может быть, — думал Сима, вглядываясь теперь в спины тех, кого недавно преследовал и кто вот-вот готов был превратиться в его собственных преследователей. — Такие к шеважа не пойдут. Умирать будут, а не пойдут. Я зря переживаю. Наверняка они просто решили обойти Обитель Матерей стороной. Мало ли где еще есть выходы из подземелья? Почему обязательно в Пограничье? Да потому, перебивал его внутренний голос, что ты самонадеянный дурак и, кроме Пограничья, здесь, в округе, ничего нет. Можно подумать, ты тут бывал раньше, возражал сам себе Сима. Пробирался в Обитель Матерей и носа наружу не показывал. Ты даже не знаешь, что находится за ее стенами. А там живут, между прочим. Такие же, как ты, вабоны. Ну, не такие же, конечно, но на шеважа они тоже мало похожи. И тебя, если что, примут за своего. Ты и есть свой. Разве что забываешь об этом, а вспоминаешь, только когда приспичит. Ты и одет, на всякий случай, как они. И говорить умеешь не тем вычурным языком, которым общаются твои собратья в капюшонах, а для всех понятным и ничем не выделяющимся. Это ты при необходимости можешь прикончить своим отравленным кинжалом кого захочешь, а они что, они ничего, они тебя разве что пожалеют, если увидят. Ты ведь такой весь из себя жалкий, замерзший, с пыльным животом и слезами в глазах. Того и гляди обогреют и накормят».