Сейчас Ротрам прекрасно понимал почему. На содержание постоянных войск, включая замковую гвардию да многочисленных линт’эльгяр, то есть защитников возводившихся чуть ли не по всему Пограничью застав, казна выделяла куда больше средств, чем на внутренние разборки. С другой стороны, шеважа оказались врагом, хотя коварным и многочисленным, зато не таким твердым и упорным, какими были собратья Ротрама по оружию. Да и оружием, собственно, они заметно уступали закованным в доспехи, хорошо обученным воинам Гера, а потом и Ракли. Тогда же Ротрам ни о чем этом не догадывался, зато он вовремя почувствовал, куда ветер дует, и тоже проявил по-своему недюжинную храбрость, пойдя против железной воли отца. В итоге он покинул отчий дом и перебрался поближе к замку, куда вскорости до него докатились слухи о безвременной кончине озлобившегося на весь свет родителя. Предателем Ротрам себя никогда не считал. Ведь не зря же на его совести была кровь не одного и даже не двух засланных на торп виггеров. О чем, правда, никто, кроме него, не знал. «Просто, — убеждал он себя впоследствии, — я вырос, перерос эти детские забавы, понял, откуда берутся силфуры, и научился их преумножать праведными трудами в общем-то на благо всех вабонов, а не пытаться сберечь нажитое ради себя».
В последнем замечании он, конечно, хитрил, поскольку прекрасно понимал, что отец старался ради них с братьями, ради продолжения рода, быть может, даже ради сохранения всего того родового строя, который был ему так дорог и понятен. Перед глазами Ротрама стоял, однако, иной пример. Его братья чтили заповеди предков, но в конце концов все до одного сложили за них головы, и никто, кроме него, больше не помнит, ни как они выглядели, ни их имен, ни славных дел. Когда Ротрам свел знакомство кое с кем из писарей, в частности, с ушедшим на покой стариком Харлином, с которым, кстати, его познакомил в свое время Хейзит, он не без грусти выяснил, что в летописях их с братьями противостояние власти нашло свое отражение в качестве незначительных бандитских выходок фолдитов-отщепенцев, не желавших работать честно. И только! Ничего героического в их стремлении отстоять свою независимость ни современники, ни тем более потомки не найдут. Спрашивается, стоило ли оно того? Будь отец жив, он бы обязательно заорал: «Стоило!» — но, увы, отец уже никогда не поднимется из-за стола и не гаркнет, как бывало, на всю избу: «А ну, мухоблуды, айда на колобродов!» Откуда только он слова-то такие чудные знал? Не раз ему приходилось сыновьям на языке вабонов то одно, то другое свое высказывание растолковывать. Все вроде знакомо звучало, да как уразуметь, почему мухоблудами он в шутку называл их с братьями и это означало «лентяи», а колобродами, то есть, выходит, бездельниками — виггеров? Что бездельники, что лентяи — для юного Ротрама было одно и то же. Ну и что, что слов — два? Смысл-то близкий.