— Он была саксонкой?
— Да, мой господин.
— И что, она действительно пыталась отравить твоего отца?
Ситрик помолчал, потом понял, что, если скажет правду, это никому не принесет беды.
— Да, мой господин.
— И как именно? — Я возвысил голос, чтобы перекрыть шум толпы.
— Черными ягодами, мой господин.
— Пасленом?
— Да, мой господин.
— Сколько тебе лет?
— Не знаю, мой господин.
На вид ему было лет четырнадцать.
— Твой отец любит тебя? — спросил я.
Этот вопрос поставил его в тупик.
— Кто любит меня?
— Кьяртан. Он ведь твой отец, так?
— Точно не знаю, мой господин, — ответил Ситрик, и, вероятно, то была правда.
Кьяртан, должно быть, наплодил в Дунхолме сотню таких же щенков.
— А твоя мать? — спросил я.
— Я любил ее, мой господин, — сказал Ситрик, снова готовый заплакать.
Я сделал шаг навстречу, и меч в его руке дрогнул, но он попытался взять себя в руки.
— На колени, мальчишка, — велел я.
Теперь у него был непокорный вид.
— Я хочу умереть, как подобает, — ответил Ситрик, и голос его сорвался от страха.
— На колени! — прорычал я.
Испугавшись, он упал на колени и, когда я двинулся к нему, казалось, был не в силах шевельнуться. Я перевернул Вздох Змея, и Ситрик вздрогнул, ожидая, что я ударю его тяжелой рукояткой. Но вместо этого я протянул ему свой меч рукоятью вперед, и в глазах его появилось удивление.
— Возьми меч, — велел я, — и повторяй за мной.
Мальчишка все еще молча таращился на меня, потом ухитрился уронить щит и меч и положить ладони на рукоять Вздоха Змея. Я накрыл его руки своими ладонями.
— Повторяй за мной, — снова приказал я.
— Клянусь отныне быть твоим человеком, мой господин, — послушно повторил он, глядя на меня снизу вверх, — верно служить тебе до самой смерти.
— И после нее, — сказал я.
— И после нее, мой господин. Клянусь.
Дженберта и Иду эта сцена страшно возмутила. Оба монаха перешагнули через орешниковые прутья и закричали, что мальчик должен немедленно умереть, что такова Божья воля. Ситрик вздрогнул, когда я вырвал Вздох Змея из его рук и сделал круговой замах. Зазубренный клинок, покрытый свежей кровью, устремился к монахам, а потом застыл, его кончик был у самого горла Дженберта.
И тут ко мне пришла ярость — ярость битвы, жажда крови, веселье убийства. Я едва удерживался, чтобы не позволить Вздоху Змея забрать еще одну жизнь. Меч жаждал этого, я чувствовал, как он дрожит в моей руке.
— Ситрик — мой человек, — заявил я монахам. — И отныне каждый, кто его тронет, станет моим врагом. И я убью тебя, монах, если ты его тронешь, убью не задумываясь! — Я уже кричал. Наконец, с трудом сумев отвести острие Вздоха Змея от горла Дженберта, я описал мечом круг, охватывающий всю толпу. — Еще кто-нибудь из вас возражает против того, что Ситрик — мой человек? Хоть кто-нибудь? Ну же?