, а все, что говорила я, было словно бы списано из моего журнала со странички о розыске пропавших родных.
— В какой момент мы забыли, что супружество — это обязательство на всю жизнь?
— Я просто чувствовала себя такой несостоявшейся, такой подавленной.
— Счастье — это не что-то такое, что можно снять с полочки, это нечто такое, над чем нужно трудиться.
— Ты меня запугал. Я никогда не чувствовала себя любимой, не ощущала твоей поддержки.
— Доверие между взрослыми людьми завоевывается с трудом, это очень хрупкая вещь, его так трудно восстановить.
Это гораздо меньше походило на дискуссию, а больше — на страшную путаницу при подготовке издания к печати. И этот ужасный разговор не прекращался, пока я не запустила в Эндрю цветочный горшок. Горшок отлетел от его плеча, ударился о бетонный фундамент и разбился. Эндрю вздрогнул, поморщился от боли и ушел. Он сел в машину и уехал и не появлялся дома шесть дней. Потом я выяснила, что он улетел в Ирландию, чтобы как следует напиться со своим братом.
На той неделе Чарли начал ходить в детский сад, и Эндрю это пропустил. Чтобы устроить Чарли праздник, я испекла торт. Я была в кухне совсем одна. Я не привыкла находиться одна в доме. Когда Чарли засыпал, становилось очень тихо. Я слышала, как в сумерках поют дрозды. Было приятно немного отдохнуть от постоянного ворчания Эндрю, его политических комментариев. Это было в чем-то похоже на занудную ноту волынки — понимаешь, что она звучала, только тогда, когда она перестает звучать, и тогда возникает тишина. Осязаемая, правомочная. Супертишина.
Помню, я посыпала желтыми конфетками Smarties верхний слой желе и слушала передачу «Книга недели» на «Радио-4», и вдруг мне стало так тоскливо, что я расплакалась. Я посмотрела на свой торт: три слоя бананов, банановые чипсы и банановое желе. До того лета, когда Чарли станет Бэтменом, оставалось еще два года. А когда Чарли было всего два года, он обожал бананы. Помню, я смотрела на торт и думала: мне нравится быть мамой Чарли. Что бы ни случилось теперь, есть одно, чем я могу гордиться.
Я смотрела на торт, лежавший на решетке на кухонном рабочем столе. Зазвонил телефон.
Лоренс спросил:
— Мне приехать?
— Что, сейчас? Ко мне домой?
— Ты же сказала, что Эндрю в отъезде.
Я поежилась:
— О боже. То есть… Ты ведь даже не знаешь, где я живу.
— Ну и где же ты живешь?
— В Кингстоне.
— Я буду через сорок минут.
— Нет, Лоренс… нет.
— Но почему? Никто не узнает, Сара.
— Понимаю, но… погоди минутку, пожалуйста, дай мне подумать.
Он ждал. По радио сообщили, что следующая программа сулит кучу всего жутко интересного. Похоже, многие слушатели плохо разбирались в тонкостях кредитно-налоговой системы, и в программе намеревались ответить на ряд вопросов по этому поводу. Я вонзила ногти правой руки в ладонь левой руки и принялась отчаянно сопротивляться той части меня, которая твердила, что вечер в постели с Лоренсом и бутылка белого французского вина будет интереснее «Радио-4».